Со мной остался один боец. Остальные партизаны нагрузились оружием и имуществом, не забыв прихватить мою форму, и ушли, а я, улегшись под крылом самолета, довольно быстро уснул. — Товарищ сержант, — меня потрясли за плечо, — час дня, вы просили разбудить вас. Рядом на коленях стоял партизан, что оставался охранять меня. Это был мужчина лет тридцати пяти, в обычной городской одежде и с трофейным карабином за плечом. Он протягивал мне часы, которые я ему дал, чтобы следил за временем. Взяв их и машинально застегнув на руке — тяжеловаты были по сравнению с подаренными старшине, зато ударостойкие, — принял сидячее положение, облокотившись о стойку, и спросил: — Одежду принесли? — Да, товарищ сержант, вот там сложили. — Хорошо, сейчас приведу себя в порядок и посмотрю, — зевая, я встал на ноги и огляделся. На поляне так ничего и не изменилось. — Вон в той стороне, метрах в трехстах, ручей есть. Только он в глубоком овраге. — Ничего, сбегаю и умоюсь. Спасибо, боец. Достав из салона самолета сапоги, я снял со стойки высохшие портянки и, накрутив их, вбил ноги в сапоги, заправляя штанины, чтобы они были внутри за голенищами, привел себя в порядок и поправил одежду. Я спал в штанах и рубахе. Затем сунул за пояс «вальтер» и побежал в ту сторону, куда указал партизан со странным именем Иоанн. С оврагом он не ошибся. С трудом спустившись, я присел у ручья и, напившись, скинул рубаху и стал умываться, и омыл торс. Я, конечно, под дождем вчера хорошо так вымок, но мытьем это не назовешь. Когда я вернулся, боец лениво ходил вокруг самолета, поглядывая вокруг. Он только покосился, когда я подошел к самолету. Я осмотрев принесенную одежду. Там были обычные крестьянские штаны, такая же рубаха и куртка, все ношеное, но целое. Короче говоря, теперь можно под крестьянского сынка сойти, а то та одежда, что на мне, скорее горожанину пристала. — Сейчас поедим, и полечу, время уже подходит. Мне не нравились тучи, что наползали со стороны, поэтому я заторопился. Как бы это не тот фронт, который я прошел ночью, повернул и в эту сторону двинулся. Достав из салона ранец, я разложил на плаще еду, и мы действительно довольно быстро поели, время не терпело. После этого я собрался, отряхнул плащ — мало ли пригодится — и, свернув, убрал его за спинку в багажный отсек. — Ну, бывай, удачи вам, — протянул я руку Иоанну. — И вам удачи, товарищ сержант. Проведя все необходимые манипуляции и подкачав бензин ручным насосом, я забрался внутрь и запустил стартер. Выбросив облако густого черного дыма, тот заревел, и винт закрутился, превращаясь в плохо видный круг. Долго я не ждал, буквально через минуту, погазовав, прислушался, как держит обороты, отпустил тормоза и после короткого разбега стал подниматься круто вверх, благодаря встречному ветру. Развернувшись, я покачал крыльями Иоанну, то меня еще видел, и полетел в сторону Киева, планируя обойти его стороной. Попутный ветер помогал мне, так что я перешел на экономичный режим работы. Я все же решил улететь подальше и поискать горючее на другом аэродроме. Весело насвистывая, я поглядывал вниз. Высота всего сто метров, да и немцы самолет наверняка искали, и если кто заметит меня, может навести истребители. Хотя их тут не должно быть, разве что у Киева, там свои охранные авиационные части. Так ориентируясь по карте, я и летел, старательно обходя населенные пункты. Однажды пересек полевую дорогу, по которой ехали две подводы с вооруженными людьми в черной форме. За все время нахождения в тылу у противника я в первый раз увидел полицаев. До этого они мне почему-то не попадались. Да и эти, подумав, что я немец, махали мне руками. Поглядывая через открытый проем двери назад, я только усмехался. Жаль, угостить мне их было нечем. Киев оставался по левому борту, облетел я его километрах в тридцати. Перелетев Днепр, по которому, дымя сгоревшим углем, буксир тянул баржу да шло что-то большое увеселительное, я продолжил путь дальше по землям родной Украины в сторону Польши. Топлива у меня оставалось еще километров на сто, но нужный аэродром был близко. Он находился в нескольких километрах от Киева, поэтому я стал искать место для посадки. Причем такое, чтобы аппарат можно было спрятать. Хорошо спрятать. С креном на левый борт я стал забирать в сторону столицы Украины. Еще немного, и будет довольно большой лесной массив, именно к нему я и летел. Меня интересовали тамошние поляны. Когда поля и овраги под брюхом самолета сменились густыми кронами деревьев, я еще больше снизился, чуть ли не касаясь колесами верхушек. Прошлого урока мне хватило, больше встречаться с партизанами не хотелось, так что маскировка и еще раз маскировка. Просека, что мелькнула внизу, сразу привлекла мое внимание. Дело в том, что я под собой засек еще и дорогу. А от просеки она была метрах в трехстах. Уже хорошо, на транспорте можно сюда добраться. Я сделал еще один круг, чтобы тщательнее рассмотреть просеку, и, посчитав ее вполне приемлемой, пошел на посадку. Шасси я не поломал, но потрясло изрядно, поверхность была не такой ровной, как казалось сверху. Подогнав «Шторьх» к опушке, я развернул его и заглушил мотор. Быстро покинув самолет, я отошел в сторону и замер, вслушиваясь в лес. Тот медленно приходил в себя после моего прибытия и начал звучать вполне обычно. Покрутившись и еще немного послушав, я подошел к одному из деревьев, давно по-малому хотелось сходить, и, справив свои дела, вернулся к машине. Первым делом я ухватился за хвост, приподнял его и, даже постанывая от натуги, поволок машину хвостом вперед под деревья. С трудом, но я загнал «Шторьх» туда и, достав обрывок маскировочной сети, частично скрыл, после чего с клинком кашевара сбегал к кустарнику и нарубил веток. Шесть раз бегал, но замаскировал технику. Было пять часов дня, так что я еще раз обежал поляну, запоминая ее, и, собравшись, направился к дороге. До аэродрома, что мне был нужен, оставалось одиннадцать километров. Одет я был в крестьянскую одежду, за поясом «вальтер», а за спиной худенький сидор. Такие парнишки часто по дорогам из села в село ходят на подработки, так что внимания они не привлекают. Сапоги разве что выбивались из образа, но в принципе, они могли быть. Документы у меня были, аусвайс, но выдан он был в Брянске и отмечен там же. Документ настоящий, тоже трофей. Мы тогда банду националистов взяли, вырезали всех, вот и набрали бумаг. А трупы спрятали, притопили в болоте, как говорится, концы в воду. С расстоянием я немного ошибся, до дороги было с полкилометра. Она была не особо сильно езженная, но колеи набиты были, последний след, как я определил, двухдневный, несколько немецких грузовиков прошло. Два «опеля» и, кажется, что-то из французских трофеев, а до них несколько бронетранспортеров проезжали. Осмотревшись и запомнив это место, я поправил сидор и побежал по дороге в сторону аэродрома, изредка бросая взгляды на солнце, чтобы определять, в правильную ли сторону идет дорога. Петляла она, как бык нассал, но в принципе, шла в нужную сторону, смещаясь немного левее, чем мне надо. Ничего, дойду до опушки, а там сориентируюсь. За все время пути мне так никто и не встретился, хотя однажды что-то мелькнуло, и я, вернувшись немного, присел, чтобы посмотреть на отпечатки подошв, что остались на влажной земле. Тут прошли семеро: трое в советских сапогах, двое в немецких, остальные в гражданской обуви. Даже по разнообразию следов можно было понять, что это партизаны, в крайнем случае полицаи. И те, и те носят все, что под руку подвернется, полицаям только форму выдают. Да и то не всем ее хватает. Но я склонялся все же в сторону партизан, полицаи в лес малыми группами соваться не любят, боятся. — Утром прошли, — пробормотал я и, посмотрев сперва на одну обочину, потом на другую, повернулся и побежал дальше. Мне эти партизаны были не интересны, свои дела были, не менее важные. Пробежав еще два километра, я заметил впереди просвет, да и редкое полесье вокруг намекало на близкую опушку, поэтому я замедлил скорость и перешел на шаг. Выйдя на опушку, я с интересом посмотрел, как взлетает «юнкерс» — транспортник, и, хмыкнув, вышел на открытую местность и двинулся вдоль опушки по дороге. Мне нужно было ответвление в сторону аэродрома. Оно было, но прошлось пройти еще три километра. Солнце намекало, что скоро окончательно скроется за горизонтом, так что я направился дальше. Шагая по обочине, я с интересом осматривался. Вокруг буйствовало лето — зелень и природа во всем ее великолепии. Мой прилет тут, похоже, зафиксирован не был, а если кто и заметил низко летевший самолет, то подумали, что он на здешний аэродром возвращается. На это я и рассчитывал. Так что никакой паники на дороге, встретил всего три грузовика, все ездили поодиночке, один раз мотоцикл пролетел, обрызгав меня водой из лужи, и попались двое конных полицаев. Эти единственные, кто меня остановил и проверил, но изучив аусвайс, спросили лишь, куда иду. Узнав, что в Киев к дяде, который работает в комендатуре, отпустили. Убирая в карман документы, я наблюдал, как они неспешно удаляются. Остановили они меня прямо на небольшом каменном, еще дореволюционной постройки мосту, имевшем длину всего метров пятнадцать. Охраны не было, поэтому перегнувшись через каменные перила, я рассмотрел внизу у опор нашу «полуторку», что находилась кабиной в воде, а кузовом на крутом берегу. В кузове уже скопилась листва. — Война войной, а обед по расписанию, — пробормотал я и, сойдя с моста, ушел в сторону и устроился на бережку. Достав банку с тушенкой и галеты, я принялся обедать — время уже подошло, да и желудок-проглот намекал на это. Мое внимание привлек очередной гул авиационных моторов. К нужному мне аэродрому подлетал еще один самолет, но не «юнкерс», звук моторов не тот, да и силуэт был другой, однако тоже что-то транспортное. Мне кажется, это был трофей из Европы. Быстро собравшись, я убрал остатки пищи в сидор и, умывшись в речке, поспешил к аэродрому. Был седьмой час, через пару часов стемнеет, а мне еще нужно было прикинуть и спланировать, как увести с аэродрома бочку с бензином. Немцы ведь тоже пользовались ими, не только наши. Бочки мне хватит заправиться и залить в канистры, даже шестьдесят литров останется. Надо подумать, где найти еще канистры, три хотя бы. У немцев все бочки одинаковые, по двести литров. Были бидоны и фляги, но для хранения горючего и перевозки немцы их не использовали, это не танкисты. Аэродром окружала колючая проволока на столбах, но как оказалась, она была не везде. Или у немцев закончилась проволока, или стащили крестьяне. За воровство расстреливают, так что думаю, что просто закончилась, тем более столбов дальше не было. Шагая по дороге вдоль ограды, я вдруг обнаружил, что довольно продолжительное время задумчиво разглядываю часового, который лениво прогуливался за нею. Это был полицай с винтовкой за плечом. План созрел мгновенно, слишком уж пропойным было у него лицо. — Дяденька! — негромко окликнул я его тоненьким голоском, сорвав с головы кепку и нервно крутя ее в руках. Покосившись на меня, тот осмотрелся и дернул головой, мол, что надо. — Дяденька, а бензинчику самолетного можно у вас купить? Тятя послал, денежку дал, а нигде нет, сказал, ищи. Тот заинтересованно поиграл бровями, с интересом рассматривая меня, и спросил негромко: — Сколько надо? — Бочку, — ухнул я и, увидев, как у того расширяются глаза, быстро добавил: — И две канистры еще можно. Тот, немного придя в себя, задумался, явно что-то прикидывая. Наконец он пришел к какому-то выводу и сказал: — Семьдесят немецких марок. Не оккупационных. — Много, дяденька, — заныл я, еще сильнее крутя кепку, — у меня только сорок три марки. — Ладно, тогда бочку без канистр. — Спасибо, дяденька, — я даже подпрыгнул. — У меня смена скоро заканчивается. Видишь там дальше кустарник у дороги? — Да, дяденька, — мельком обернувшись, закивал я. Я мимо него проходил, так что место знал. — Жди там. Туда все привезу. — Хорошо, дяденька, — закивал я и, поклонившись ему — часовому это понравилось, сразу заулыбался, и вприпрыжку побежал к кустарнику. Особо этому прощелыге я не верил, мог и кидок сделать, но такой шанс упускать не хотелось, вот я и разыграл деревенского дурачка. Посмотрим, я тоже особо платить не собирался, у меня карманы не резиновые, еще всю оккупированную Европу пересекать, деньги не раз понадобятся. Да, я уже планировал, как убраться с этой территории. Ждать непобедимую Красную Армию не хотелось, рано ли поздно все равно вычислят, да и жить в постоянной тревоге за себя и близких не хотелось, так что еще пребывая в карцере я решил искать другое гражданство. Хотя вроде я об этом говорил. Мелькнула мысль свалить в Австралию, но там жарко и крокодилы, поэтому после недолгих раздумий я выбрал вполне благополучную Канаду. К тому же именно туда побегут от войны все бандеровцы и националисты. А там уже буду я, и связи у меня в иммиграционной службе будут, вот там и продолжу охоту. Об Америке я не думал, она мне и в той жизни не нравилась, лживая и подлая страна, мараться не хочу, становясь ее гражданином. А Канада самое то. Вот такие дела. Да, кстати, уходить в Канаду просто так не хотелось, в Европе много банков, которые так и просятся, чтобы их ограбили, ну или тут пробегусь. Буду экспроприировать украденное. А в Канаду буду уходить сперва через Францию, потом пролив, в Великобританию, а там уже разберусь. Язык до Киева доведет. Кстати, до него меньше десяти километров. Можно, конечно, и тут задержаться, но пока лето и хорошая погода, я решил перебраться через Атлантику, устроюсь, получу гражданство, куплю себе дом, то есть обеспечу тыл, и со спокойной душой вернусь сюда. Заодно изучу маршрут. Время еще есть. В общем, пока война, есть шанс не только отомстить бандеровцам за все, но и изрядно поправить свое материальное состояние, причем не мелочевкой. Ха, может, и с Бандерой пересекусь, он вроде жив еще. В кустах на траве я провалялся где-то около часа, скоро уже стемнеть должно было, а полицая все не было. Кстати, мне было хорошо известно, что немцы хранят авиационное топливо в синих бочках с белой полосой посередине. Когда послышался скрип тележной оси, перестук копыт и лошадиное всхрапывание, то есть самый обычный шум двигающегося гужевого транспорта, то я насторожился. Привстав на локте, выглянул из небольшого оврага, разглядывая телегу и двух седоков-полицаев. Один и них и был тем часовым. На телеге была большая копна сена. Выбор полицая для встречи именно в этом месте меня порадовал, дорога спускалась в поросший кустарником овраг, место со всех сторон укрытое и тихое. К тому же эта дорога была малоезженой. Когда я на нее свернул, всего одного мотоциклиста встретил, да меня догнали и обогнали двое велосипедистов. Встав на ноги, я отряхнул колени и бок от налипшей травы. Тут недавно косили, так что сухие травинки еще встречались. — Доброго вам вечера, дяденьки, — заулыбался я, снова срывая кепку. — Вот он, тута, а ты говоришь, сбежит, — довольно крякнул мой знакомый полицай. — Дяденька, а где бочка? — с детским любопытством поинтересовался я. — Ты стой на месте, — посоветовал мой знакомый полицай, пока другой снимал с плечами винтовку. — Ну, я так и думал, — недовольно хмыкнув, я опустил кепку, которая скрывала направленный на них пистолет. Трижды щелкнуло, и довольно звонко хлопнул глушитель, отчего оба полицая упали. Один под колеса телеги, другой, что успел сделать пару шагов, в лужу неподалеку от спуска в овраг. — Мембраны менять пора, — вздохнул я. В сидоре у меня кроме запаса патронов был инструмент для чистки, а также замены мембран в глушителе, которые рассчитаны всего на пятьдесят выстрелов. Запасные у меня были. Подойдя к телеге, я стал ворошить сено. Как и ожидалось, никакой бочки внутри не было, даже канистры отсутствовали, классический кидок. Только время зря потратил да этих ухлопал, наверняка теперь тревога поднимется. Нехорошо. Посмотрев на темнеющее небо, где уже начали загораться звезды, я только горестно вздохнул. Придется самому все устраивать, горючка нужна. В это время, к моему большому удивлению, застонал тот полицай, с которым я и вел основные переговоры. — О, да ты живой, как же я так опростоволосился? В сердце ведь стрелял. Подойдя, я перебросил «вальтер» в левую руку и, присев рядом с ним, одним ударом погрузил палец в раневой канал и начал крутить его, отчего тот проснулся и застонал. — Очнулся, голубчик? Это хорошо. Теперь мне бы хотелось узнать всю инфраструктуру аэродрома. Причем в подробностях, особенно как охраняется, где секреты и где бочки с бензином стоят. Не томи, излей душу. Черти в аду меньше варить будут. Тот не стал запираться и, изредка прерываясь на кашель, отчего на губах стала выступать розовая пена, начал рассказывать, отвечая на мои уточняющие вопросы.