Вскочив на ноги, я метнулся в сторону и, углубляясь в лес, стал заходить неизвестным со спины. В отличие от них, там, где проходил я, лес был тих. В лесу тоже можно вести себя тихо, главное уметь это делать. Через минуту я засек между деревьями движение и направился в ту сторону. То, что неизвестных было пятеро, я уже определил, осталось узнать их принадлежность. В принципе, это могут быть партизаны Лютого, эта местность входит в зону его ответственности. Я, как боевик и командир из Центра, знал, где расположена большая часть партизанских отрядов, некоторые из них даже курировал. Но об отряде Лютого только слышал, самому с ним работать не доводилось. Неизвестные шли осторожно, сторожась, поглядывая вокруг. Пока они сближались с опушкой, причем лечь и добраться до открытой местности на животе из них, похоже, никто даже не подумал, я их успел рассмотреть. Одеты разнообразно, но у одного старый шлемофон танкиста, такие ни полицаи, ни немцы носить не будут, это точно. Вооружены они тоже были своеобразно. У двоих были винтовки Мосина, у двух других — немецкие карабины, а у старшего, у того, что со шлемофоном, имелся ППШ, причем новый. Видать, недавно получил. Одеты, как я и говорил, они были разнообразно, в большинстве в гражданскую одежду, но у двоих были элементы советской формы. У одного пилотка со звездочкой, у другого красноармейские шаровары. К этому времени они добрались до опушки и, держа в руках оружие, стали разглядывать стоявший на поляне небольшой самолет со свастикой на хвосте и крыльях и негромко переговаривались. Я уже определил, что это партизаны, видимо разведгруппа, и, покравшись ближе, встал в трех метрах от того, что со шлемофоном, и, громко прочистив горло, сказал: — Вы бы хоть охранение выставили, а то как котят можно передушить. Как я и ожидал, единственный, кто успел отреагировать, это «танкист». Пока остальные удивленно хлопали глазами, он перевернулся на спину и попытался открыть огонь, но я ногой выбил у него из рук оружие. — Не балуй, свои, — строго сказал я, поправляя «МП» на боку. Он у меня висел на длинном ремне, так удобнее стрелять от живота. «Танкист», увидев, что неизвестный, то есть я, в советской форме, улыбнулся и с облегчением выдохнул: — Испугал, чертяка. — Ну так старался, — протянув ему руку, ответил я. — Отряд Лютого? — Ну да, — кивнул тот, вставая и с интересом осматривая меня. — В дозоре мы были, а тут над головами самолет пролетел и скрылся за деревьями. Антоха на дереве сидел. У нас там наблюдательный пункт организован, вот мы и побежали сюда, узнать, что происходит. — Понятно, я так, в принципе, и думал, — кивнул я и, осмотрев остальных подошедших партизан, спросил: — Не хотите позавтракать трофейными харчами? — Почему нет, нас наблюдатель разбудил. Только вчера ужинали, — согласился «танкист» и протянул руку: — Старшина Златонюк, раньше мехводом был в четвертой танковой бригаде. Про Катукова слышал? — Как не слышать, и воевал вместе с ним в сорок первом. На броде одном немецкую часть сшибали. Сшибли, кстати. — А когда это было? — В середине октября. — Не, я раньше в плен попал, потом бежал. Но приятно, что с парнями нашими дрался. Какой батальон? — Не знаю, но ротный там был капитан Бурда. — Так я его знаю, в соседнем батальоне служил. Смотри, капитана уже получил, — уйдя в себя и чему-то улыбаясь, пробормотал старшина. — Товарищи командиры, — сделав уморительную мордочку, сказал паренек примерно моей комплекции. — Может, поедим уже? Все засмеялись, мимика у того действительно была забавная. — Ох, Антоха, — покачал головой старшина. — Идем, я сам чуть не сутки не ел, кишка с кишкой играет и вальс танцует. Мы прошли к богато разложенному столу и, рассевшись вокруг, стали готовить: кто заметно зачерствевший хлеб резал, кто банки вскрывал, кто еще что нужное делал. — Откуда аппарат? — спросил старшина, кивнув на самолет. — От немцев, вестимо, — ответил я и, достав из банки сосиску, постучал ею о край, встряхивая, и положил на кусок хлеба. — Угнал ночью. — Расскажешь? Ты, кстати, не представился. — Фамилию говорить не буду, не положено нам. Сержантом зовите. Это мое звание. — А в петлицах почему тогда младший? — Не моя гимнастерка, моя в самолете сгорела. — Уже интересно, — набив полный рот, старшина стал яростно жевать, кивнув в знак готовности выслушать, остальные тоже пододвинулись поближе, ловя каждое слово. — Значит, так, — начал я вешать лапшу на уши, — как только наш самолет был подбит над передовой, так остальные попрыгали за борт, когда загорелось одно крыло и хвост, а я остался один, с ужасом глядя на измочаленный осколками парашют. А самолет падал… Я ведь в аэроклубе учился на одномоторном самолете, а тут с двумя, он сложнее в управлении. Но прыгнул за штурвал и стал планировать. Покинуть самолет я не мог, парашюта не было, запасного тоже, шанс только один — сесть на вынужденную. Ночь, не видно ничего, смог сесть на разваливающемся самолете, тут просто повезло, честно скажу. Из кабины выскочил, салон горит, ну и, прикрываясь рукой, рванул к двери и наружу, благо она открыта была. Успел только мешок, что у кабины лежал, прихватить, и все. Комбинезон весь в дырах, да и форма тлеет. Так что я отбежал подальше, скинул все и остался в одном исподнем. Залез в мешок, а там форма и гражданская одежда для нашего радиста. Мы с ним одной комплекции. Оружие в салоне осталось, сгорело, в кобуре только пистолет, да глушитель к нему имелся в комплекте. В общем, оделся в гражданку и побыстрее ушел от обломков. В кармане была пачка спецсредства, посыпал следы, чтобы с собаками не нашли. Ну, а дальше долго шел и под самую ночь на пост жандармов наткнулся, и они меня за деревенского приняли… — Подожди, а почему ты своих искать не пошел? — не понял старшина. — А куда? Я пока планировал, километров на двадцать от них улетел, к тому же они у передовой самолет покинули, а там немецких войск, как вшей, загоняют. — Ну ладно своих искать не стал, а зачем тогда в тыл к немцам уходишь? — Старшина, не знаю, как у вас, а у нас, если жив хотя бы один боец группы, задание должно быть продолжено. Нас в глубине тыла противника должны были выбросить, а сбили-то на передовой. Так что один я остался, а задание нужно выполнить. — Что за задание и куда летишь, спрашивать не буду, вижу, что не скажешь. Что дальше-то было? Очень уж интересно узнать. — Ну, дальше просто было. Идти пешком мне быстро надоело, а топать несколько сотен километров желания не было никакого, поэтому я решил узнать у жандармов, где тут ближайший аэродром, немецкий я немного знаю… Дальше я стал рассказывать, что узнал у жандармов, как затрофеил оружие и мотоцикл, катался к истребителям. Осматривал подходы, потом метнулся к штурмовикам, и как ночью в дождь, используя немцев-бурлаков, угонял самолет. Партизаны катались со смеху, мой погодок Антон даже подавился, из-за чего несколько раз от души получил по спине от соседа. — …ну, а когда заметил полянку, сразу совершил посадку. Повозился с самолетом, только позавтракать решил, а тут вы, — закончил я рассказ. — Да уж, я такого за всю войну не слышал, — вытерев слезы, сказал старшина. — Кстати, какой у тебя позывной? — Это у меня не первая выброска, третья, если точно. «Леший» я. В осназе появилась традиция, пока первый боевой выход не совершишь, позывной не заработаешь, так что вопрос старшины был с вывертом. Знал он про эту традицию. — Я так и понял, что ты из осназа, — удовлетворенно кивнул старшина. — То-то так к нам ловко подкрался, как леший прям. Сам-то кто по специальности? — Снайпер, смежные профессии — подрывник и пилот. — Я у тебя вот что спросить хотел. Зачем ты тех немцев живыми оставил? — Я слово дал, а я его держу. Они помогли мне выкрасть самолет, я оставил их в живых. Война войной, а слово держать надо. Потеряешь его — потеряешь себя. Мне это командир нашей базы сказал, я запомнил, хорошо сказано. — Когда дальше летишь? — До обеда прикорну, сутки на ногах, и взлечу. Вот только… — Что? — посмотрел на меня старшина. — Говори, мы своим всегда поможем. — Задание у меня, а я все потерял. Оружие имеется, частично одежда тоже есть, но нужен еще один комплект. Я бы махнулся на форму, она мне как раз и не нужна. — Антон? — посмотрел на своего подчиненного старшина. — Снимать, или в землянку сбегать? У меня там есть запасы, — сразу предложил тот. — Я в обед полечу, успеешь сбегать, — кивнул я и глянул время. Покосившись на старшину, я снял часы и протянул ему. — Подарок. — За что? — поинтересовался тот, беря их в руки. — Новые они, выдать меня могут, у меня запасные есть, с жандармов снял. Кстати, их оружие мне тоже особо не нужно, хватит пулемета в самолете. Так что, считай, те четыре автомата и два «МГ» с боезапасом отдам. Пистолеты, извини, самому нужны. Антон уже давно убежал, так что остались мы вчетвером. Закончив с завтраком, двое бойцов стали собирать все, что осталось, в трофейный ранец, а мы со старшиной и еще одним бойцом подошли к самолету, и я открыл боковую дверцу со стороны пилота. Протиснувшись в салон, я стал подавать старшине тяжелые стволы пулеметов, банки с боезапасом, автоматы, чехлы с магазинами, гранаты, ранцы и даже три прорезиненных плаща выдал, один оставил себе. — Картами поделишься? — спросил танкист, наблюдая, как я достаю из сидора трофейные часы, надеваю их на руку и подвожу, определяя время по солнцу. — О, радиостанция, она нам тоже пригодится. — Местными поделюсь. Не жалко, мне Киевской области нужны, их оставлю. — То дело, — с удовлетворением кивнул старшина. Он подумал, что я случайно выдал, куда направляюсь. Бойцы сложили вооружение общей кучей, двое уже примеривали на себя, вешая чехлы с автоматными магазинами и перезаряжая «МП». Не сами, а с разрешения командира. Потрогав сушившуюся на солнце одежду — поднявшееся солнце уже доставало до нее, я пробормотал: — Подсохло. Скинув форму и аккуратно сложив ее кучкой и положив сверху фуражку, я переоделся, взял в руки немного влажные внутри сапоги и, ступая босыми ногами по траве, убрал обувь в салон самолета, заодно повесил портянки сушиться на стойке шасси. — Леший, — подошел ко мне старшина, — мы уходим, сам понимаешь, служба, но я решил оставить одного бойца, он и сон твой постережет, и поможет с отлетом. Хорошо? Заодно потом доложится, что ты нормально улетел. — Да я не против, так даже спокойнее будет, — кивнул я. — И это, я фуражку заберу, хорошо? У нас фуражки командирские только командиры и носят, не Антону же ее отдавать, да и форму — не дорос еще. — Это ваше дело, мне гражданская одежда нужна, остальное фиолетово. — Как-как? — заинтересовался тот. — Это линии жизни, чтобы понятно было. Есть две полосы. Белая — когда в жизни все хорошо, и черная — когда идут одни неудачи. Я иду по своей полосе — по фиолетовой. — Не уловил, — тряхнул тот головой. — Мне безразлично, какая у меня полоса, поэтому фиолетово, это синоним понятия «без разницы», «безразлично», «по барабану» и других подобных эпитетов. — Теперь уловил, — хмыкнул старшина. — Вы, московские ребята, понапридумывали разных словечек, как только сами не запутаетесь в них! — Да, мы такие… Ладно, время уже седьмой час, прикорну пока.