Четыре дня в пути, Егор под рукой, он и покормит, и утку подсунет, или ещё что, сам я пока опасаюсь шевелиться. Да и гипс, что как панцирь торс закрывает, тоже изрядно мешает. Да ещё чешется всё. Я находился в двухместном купе, соседом был один штаб-офицер в звании подполковника. Ему не повезло, по дороге в автомобиле под налёт авиации попал, здесь с аэропланов стрелки-дротики такие железные скидывают, называются они «флешетты». Тут дротик попал сверху в плечо и глубоко вошёл. Операция тяжёлая была, лёгкое задето, но извлекли и отправили в тыл. Время было подумать, ведь скоро я впервые увижу своих родителей. Казаки, конечно, с телеграммой дали маху, мы об этом не договаривались, их инициатива, но я не ругал, что сделано, то сделано. Мои вещи при мне, тут же в поезде, а коней доставят чуть позже. Трофеи, которые я тщательно собирал, тоже в багаже, ничего не потеряно, дядька, что приходил меня навестить, в этом божился, и я ему верил. Казаки мне были обязаны службой, дело в том, что за то время, что надо мной наставничают, благосостояние их и их семей резко подскочило. Да так, что оба даже открыли счета в банках и держат там свои накопления, так как не знают, куда их тратить. Да и времени нет. А трофеев сколько с оказией в родные станицы отправили, где почтой, а где знакомыми. Но эти наши дела не имеют отношения к службе. А ее я ставил на первое место, но если удавалось заработать, то пользовался такой возможностью. Старых казаков, тех двух, что нанял последними, я обычно использовал в качестве курьеров. Когда офицеры наконец узнали, кто пишет такие едкие статьи, был собран суд чести, где постановили велеть мне прекратить выдавать эти цидульки. Пусть там написана правда, но ведь офицеры выставляются в не лучшем свете! Постановить-то постановили, но как-то меня не спросили. Я на это внимания не обратил. Пришлось им подключать тяжёлую артиллерию в виде командира нашего пятнадцатого корпуса. Тот вежливо попросил, и я пообещал, так как уважал его за профессионализм. Так что больше не пишу, но фотоаппарат при мне, и плёнка ещё есть, так что отправляю в редакцию только фотографии, на это уже предъявить мне нечего. Вот их изредка, раз в два месяца кто-то из старых казаков и возил. Они, кстати, тоже неплохо заработали, даже предложили мне ещё несколько казаков вызвать. Пока думаю, вообще работать с ними интересно, а один из старичков в прошлом пластуном был, как раньше называли разведчиков, хотя иногда и я его мог удивить. Вот так бывает: сотни раз по краю я ходил, а попал под осколок вообще случайно, да ещё в лесу. Незнакомка не давала о себе знать, да и контактов у нас не было, только встречались во дворце да на моей квартире. Хм, я до сих пор не знаю, как её зовут, пусть она навсегда останется для меня прекрасной незнакомкой, приятным воспоминанием. Монахом я не жил, с польскими и прусскими женщинами встречался. Под Штеттином так мы три месяца на одном месте стояли, так что всегда удавалось уговаривать хозяек, тем более мужья-то в армии. А у тех, кто при мужьях, я не селился, не интересно. Вроде и прошло больше полугода, а вспомнить по факту и нечего, основное яркое пятно, которое не стёрлось из памяти, – это рейды с казаками в тыл германцев. Я однажды майора-связиста притащил, кстати, это его машину я потом командиру корпуса подарил, и вот за этого майора да за портфель у него в машине меня к чину майора и представили, только это звание дошло до меня через два месяца. Если не поторопишь, военная бюрократия, она такая… военная. С тех пор и ношу погоны с двумя просветами и двумя звёздами. Не путайте, тут знаки различия имеют некоторое отличие от будущих, две маленькие звёздочки на погоне крепятся на лейтенантский манер, это и есть майор. Три звезды, как старлей, подполковник, а чистый погон с двумя просветами – полковник. У капитана, когда я им был, тоже чистый погон с одним просветом, а у штабс-капитана обычные четыре звёздочки. Эх, что-то я немного волнуюсь. Встреча с родителями первая, а ведь ещё есть младшие сестрички и брат. С ними я тоже переписываюсь, они такие милые письма пишут, а братец старается казаться взрослым. То, что госпиталь идёт в Москву, просто повезло, я уточнял у доктора, до этого два ушли в другие места, один на Минск, другой на Смоленск, там свои госпитали. В один город смысла всех везти нет, вот потихоньку и распределяют поток раненых по разным городам, ну а нас направили в Москву. Это уже потом дядька признался, что на смоленский эшелон они специально опоздали и, дождавшись московского, который подали к перрону, погрузили меня в него, передали доктору сопровождающие бумаги и договорились устроиться в вагоне с санитарами и разными медикаментами, но разместились в пустом тамбуре, куда никто не заходит, расстелили палатку и спали по очереди, пока второй караулил у моей койки. И вот эшелон уже медленно движется по городу. Егор в купе заглянул, поинтересовался, не нужно ли мне что-нибудь, и, дав попить и мне, и второму офицеру, ушёл. Сосед мой очень интересовался, откуда у меня казачки – форма у них характерная, да и наглость через край прёт, не спутаешь. Я ответил, что нанял команду ходить в германские тылы, мы сработались, теперь те со мной постоянно. Они нестроевые, не призывные. Подполковник из нашей армии был, но из другого корпуса, про того пленного германского майора-связиста слышал, вот и интересовался подробностями, как мы его добыли. Да я особо и скрывать не стал, а узнав, что у меня в батарее четыре трофейных грузовика – сейчас, правда, три осталось, один сломался, – так совсем изумился. А на одном из грузовиков меня в госпиталь и отвезли. Про полевые кухни и остальные трофеи я ему ничего говорить не стал. Правда, про то, как на нас германские лётчики охотились, рассказал, да и в статье об этом печаталось, вместе со снимками сбитых аэропланов. Кстати, теперь такие самодельные зенитки многие имеют, я и у штаба корпуса видел два «максима», смотревшие в небо, и солдат, что дежурили рядом, поглядывая по сторонам. Хорошие идеи быстро берут на вооружение. Например, работа по квадратам на карте сначала использовалась на моей батарее, я был рационализатором, потом по всей артиллерии корпуса и, наконец, армии. Артиллеристы мгновенно оценили удобство работы и корректировки. То, что они ранее использовали, было не таким удобным. Если ранее Горелов считал меня недостаточно подготовленным для должности командира батареи, то после этого зауважал и с утроенной силой взялся учить меня. Я теперь при нужде и дивизионом командовать смогу. Я видел в окно толпы народу, санитарные двуколки или просто телеги, подготовленные для перевозки раненых, то есть заполненные соломой или чем другим мягким. Стараясь высмотреть своих, я буквально выкручивал шею, ведь шевелиться не мог. А император таким жуком оказался… он мои каски теперь выпускал с тем же девизом, но с отметкой, что это изделие личного императорского завода. И в конце: «Храни вас Господь». Авторитет Николая Второго теперь на огромной высоте. Да и поражений на фронтах особо нет, на нашем участке немцев в обороне перемалывают, а когда те выдохнутся, пойдем вперёд, жаль только, без меня. Столько готовился, и тут этот осколок. А вот на Чёрном море затишье, германцы пока удерживают там ситуацию, англичане пропустили «Гёбен» и «Бреслау», что сильно нервирует наших адмиралов, поди их поймай. На Балтике тоже неспокойно. Но пока ограничивается стычками. Видимо, «Цусимский синдром» действительно существует. Хм, между прочим, я о нём тоже писал, что вызвало резкую критику со стороны моряков. Одна из моих последних статей. Среди толп на перроне хватало людей в военной форме, но я всё же высмотрел родителей Игоря. За тот год, что прошёл с момента моего перемещения, я уже настолько свыкся с ролью дворянина Волкова, что даже начал считать их родными людьми. Но свыкся с дистанционной ролью, и что сейчас будет при личной встрече, я не знаю. Может, материнское сердце подскажет, что с сыном что-то не так? Надеюсь, она это спишет на войну и стремительное взросление. Чины и награды за просто так не дают, они в письмах так и писали, что рады, что я взялся за ум, а то был в прошлом повесой, пьяницей и картёжником. Ну, Игорь и в армии этих привычек не бросил, и, видимо, плохо бы кончил, если бы я в его тело не попал. Да так и случилось, по сути на той дороге он умер под ударами бандитов. Маму Игоря звали Светлана Николаевна, именно по ней я и опознал их, она стояла в светлом платье, за него глаза цеплялись, а рядом, держа её под ручку, возвышалась исполинская фигура Михаила Антоновича, отца Игоря. Ну, Игорь явно статью не в отца пошёл, скорее в мать: гибкий, невысокий и шустрый. А в лице смешались черты обоих родителей. Сестёр рядом не было, как, впрочем, и брата, видимо родители не хотели, чтобы те видели прибытие санитарного эшелона, всё же это зрелище требует крепких нервов. Отец Игоря работал на московской железной дороге и сейчас был в гражданском полувоенном костюме с погонами надворного советника, подполковника, если по чинам пехоты брать. Отвечал за грузовой поток на этой ветке – непростая работа, надо сказать. Как я понял, он занимался логистикой. – Егор, – негромко позвал я. – Командир? – заглянув, тот вопросительно посмотрел на меня, не обращая внимания, как коробит моего соседа такое обращение. На это я не обращал внимания, а то он уже пытался строить Егора, да ещё мне указывать, что и как делать. Реакция последовала незамедлительно, Егор, чисто гражданский человек, сначала вопросительно приподнял правую бровь, глядя на меня, и, уловив мой едва заметный кивок – тот меня тоже достал, – просто послал его и сутки не подходил к нему, только со мной возился, а подполковнику приходилось санитара звать, который в наше купе уже и отвык заглядывать, ведь нами постоянно занимался Егор. В конце концов подполковник сдался, извинился передо мной, и пришлось мне попросить Егора, чтобы тот вновь обихаживал соседа. Тот молчал, но в таких ситуациях все же морщился. – Вон мои родители стоят. У полицейского чина. – Это где фонарь? – уточнил тот, полицейских на перроне было несколько. – Да. – Однако батюшка, командир, у тебя настоящий медведь. Я и среди казаков таких и не упомню. – Сам горжусь. Хорошо, что я в матушку пошёл. Давай за ними, только аккуратно. – Всё сделаю, командир. Тот покинул купе, эшелон наконец встал, а я стал ожидать. Шуму прибавилось, раненых поодиночке потихоньку понесли к выходу. В основном понесли нижних чинов, чтобы в толчее офицеров не помять и не уронить. Да и санитар заходил и спрашивал, первыми выносить или погодить. Я решил, что погодим, подполковник меня поддержал. Сам тот с Екатеринбурга, и родные далеко, один будет лежать. А у меня родственников тут когорта. Я как бы в лучшем положении, но честно сказать, хотел бы оказаться на месте подполковника. Он со своей раной мало того что не пластом лежит – сам ворочается, хотя и лежачий, – так ещё с повреждённым лёгким спокойно разговаривает. Вот здоровье у сибиряка! Что там на перроне происходит, я не видел, родители до остановки эшелона уплыли назад, всё же я по ходу смотрел, так что надеюсь, Егор их приведёт. Это тоже непросто, коридор в вагоне забит, выносили раненых друг за дружкой. Причём хитро, сначала вынесут и укладывают в подъезжающие транспортные средства, а когда коридор освобождается, идут за следующими. Однако родителей я так и не дождался. Пришли Егор с одним из санитаров, тот и пояснил, что их просто не пустили в вагон, мол, ожидайте снаружи, как все. Дядьки тут нет, он должен был после остановки эшелона найти пролётку, перегрузить туда все наши вещи, если не хватит, нанять две, ну и везти вещи в город, найти место для постоя, желательно рядом с госпиталем, где я лежать буду, домой меня вряд ли сразу отпустят. И дальше ожидать не только моего выздоровления, но и появления остальных казаков с лошадьми и моей пролёткой, к которой я привыкнуть успел. Тем более что на задке была установлена площадка для трофейного МГ. Да, моя пролётка как тачанка использовалась при движении колонны. Батарея часто меняла позиции, мало ли кавалеристы противника прорвутся, и такая защита необходима, у нас было четыре зенитных пулемёта и вот такой станковый. Он всего раз пригодился, когда на нас наткнулись отходящие германцы. Полроты положили, я сам за него тогда встал, расчёты плохо пулемёт знали, три дня как захватили, это в октябре было, осваивали ещё. Пользуясь моим бессознательным состоянием, дядька и его прихватил, и два ящика патронов. Ленты только три было. Ну да ладно, как устроится, сообщит. Егор с ним проживать будет, но основное время проводить со мной, как мой денщик, пусть и не армейский, а личный. Раненым, к счастью, слуг нанимать позволительно, но пока находишься на излечении. И где справедливость? Я только зубами заскрипел, когда меня подняли и осторожно опустили на носилки, стоявшие на полу между койками. Офицерское купе было с улучшенной отделкой, и места всего два, но между койками всё же пространство узкое, и моим носильщикам было неудобно. Когда меня понесли к выходу, я возмутился: – Куда вы меня вперёд ногами?! Используя пустое купе, тоже офицерское, откуда обитателей раньше вынесли, они развернулись и понесли нормально. На перроне помощники перехватили рукоятки носилок и помогли положить меня на место в бричке, тут было ещё одно место, и я догадываюсь, кто это будет. Ну так и есть: подполковника вынесли и рядом уложили. Всё это время Светлана Николаевна стояла рядом, держа меня за руку и тревожно заглядывая в глаза. Я уже сообщал ей, что легко отделался, лишь рёбра поломал – бинокль спас. Отец хмурился, но было видно, что от моих слов у него расправились плечи, тем более он с нашим доктором успел поговорить и знал всё про мое состояние. На меня все новости успели вывалить и расспросить, что у меня с ранением, пока подполковника устраивали. Дядя мой тоже в госпитале, только военно-морском, неделю назад попал. На Балтике бой был, в котором принял участие их старый броненосец береговой охраны. Там разорвался снаряд, вот дядя и получил осколки. Сейчас в столице в госпитале лежит. Врачи говорят, еще долго лежать будет. К слову, он тоже Волков, родной брат отца. Младший. Наконец нас повезли в госпиталь, родители следовали за нами на коляске. Это, наверное, какой-то злой рок, но подполковника положили в одной палате со мной. Тут вообще ранее двухместная палата была, а сделали четырёхместной. Оказалось, в этом госпитале одноместные палаты только для генералов, мол, вы же военные, потерпите. Зато прелестных медсестёр хватало, многие из дворянок, пошли в сёстры милосердия по зову сердца. А вот это уже интересно. Ох, лямур! После того как нас занесли и разложили по кроватям со свежезастеленным бельём и пришедший врач осмотрел нас, то разрешили посещения и зашли родители. Внимательно осмотрели палату. Судя по поджатым губам Светланы Николаевны, скоро меня перевезут в особняк Волковых. Дом, насколько я понял, тут был довольно большой и просторный, у Игоря там даже своя комната была, которую никто не занимал. Ну, а Михаил Антонович, осмотрев палату и поздоровавшись с моими соседями – я занял последнюю койку, около двери, – вскоре ушёл, сообщив, что ему на службу надо, мол, мама тут останется. А вот Светлана Николаевна быстро навела порядок и, командуя как заправский фельдфебель, благоустроила палату. Даже проветрила. Ну, и про меня не забыла. Тут ещё и Егор появился, узнать, как у меня дела и не надо ли чего. – Это кто? – прямо спросила меня Светлана Николаевна. – Мой денщик и наставник в бое на саблях Егор Красин, – лениво отозвался я, неуёмная энергия Светланы Николаевны меня уже немного утомила. Не знал, что это такая энергичная женщина. – Денщик, значит? – она с задумчивым взглядом осмотрела его. – Ну, пусть денщик будет. Так, Егор?.. Дальше стала гонять его – то подушку поправить, то на кухню за ужином, ну и покормить. Хорошо, Егор меня помыл и побрил в обед, когда мы к Москве подъезжали, так что общий уход проведён. Вечером Светлану Николаевну выпроводили, палата-то мужская, мало ли что нужно, её и так просили выйти, если кому утку принести или ещё что, у нас в палате все не ходячие лежали. В общем, матушка – хотя мне и сложно её так называть – ушла, пообещав рано утром принести вкусностей и привести двух моих младших сестрёнок, а может, и бабушку. Привыкай, Игорь, атаманом будешь… Ну, а Егора, когда тот все закончил, я сам отпустил. Если что случится, дежурный санитар есть, и дежурная же сестра милосердия, с не менее задежуренным врачом. За следующую неделю у меня в палате побывало пятьдесят три родственника, я специально считал. Да ещё не по разу. Не скажу, что это в тягость, принесённые ими вкусности я честно делил с соседями по палате, но зато нашлись и плюсы, хоть теперь всех родственников в лицо знаю, а те, которых не видел, или в другом месте живут, или воюют, но и их по фотокарточкам знаю. Всё, знакомство с родом Волковых состоялось, и это хорошо. Врач ежедневно приходит, расспрашивает о самочувствии, осматривает голову. Рана на затылке доставляла очень большое неудобство, потому что со сломанными ребрами лежать приходилось на спине. Однако ещё в эшелоне мне сделали валик из полотенца и подкладывали под голову, чтобы раной не касался койки. Так даже спать получалось. Восстанавливался я не так быстро, как хотелось, но всё же с каждым днём становилось легче, рёбра, конечно, давали о себе знать и, как врач говорит, ещё долго будут давать, но он обещал недели через три отпустить меня домой, с тем чтобы приходил днём на осмотр. Светлана Николаевна уже была вся в предвкушении. Кстати, она удивилась, что при мне совсем нет багажа, и устроила форменный допрос. Я пояснил, что все свои вещи держу при Егоре и он выдаёт, когда что-нибудь понадобится. Это ей не понравилось, и она велела перевезти все мои вещи к ним домой, она их в мою комнату положит. Даже формы с наградами нет, непорядок. Я с Егором пообщался, и тот отвёз на пролётке все вещи к дому Волковых. Все то, что положено иметь офицеру: личное оружие и шашка, один комплект полевой формы со всеми наградами на ней – Егор с повреждённой перевесил. А парадной у меня не было, всё никак выправить не мог, видимо тут придётся. Ну, и еще кое-какую мелочь отвез. Остальное всё при казаках осталось, не хватало ещё, чтобы Светлана Николаевна мои трофеи увидела. Михаил Антонович изредка заходил. Он параллельно вёл дела с моим поместьем, сильный мужик, всё успевал. Как он сообщил, хозяйство действительно справное, он зимой туда ездил смотреть, управляющий – хороший, грамотный специалист, оставили на месте. Крестьяне пшеницу сеют, процент отстёгивают – так и живут. Надо будет самому посмотреть. Может, по ранению дадут отпуск и скатаюсь? Подумаю. В остальном… скучно тут. Моей деятельной натуре вообще волком выть хочется. Видать, фамилия сказывается. Разве что приглашениями завалили, мол, как вылечитесь, обязательно на званый вечер, а лучше благотворительный. Эти благотворительные вечера мне сниться будут. Когда я в столице прошлым летом семь дней жил, меня тогда ещё незнакомка по ночам навещала, то дважды меня уломали посетить эти вечера, бывают такие, у кого язык подвешен, – мёртвого уговорят, но зарёкся на них больше ходить. В первый раз три тысячи выцыганили, но это я легко отдал, для госпиталя, во второй раз – пятнадцать, причём вывернули так, что при свидетелях я их послать не мог, пришлось с улыбкой выписать чек. Твари. Тут тоже на дело – на закупку вооружения за границей. Но меру ведь нужно знать! Ну, а то, что через два дня этого говорливого нашли утром с переломанными ногами и раздробленной челюстью, это так, кара. Но с тех пор я на такие мероприятия ни ногой, так что все бумажки Егор уносил в мусорное ведро. Как-то раз я сидел на своей кровати (койкой её язык не поворачивался назвать) – сидеть мне уже два дня как разрешили, и даже потихонечку ходить от окна до двери, – и обратил внимание на санитара, что мыл пол. У него из кармана бумажка торчала, весь текст не видно, но «…товарищи…» я различил отчётливо. – Степан Лукич, а что это у вас в кармане? – Да в туалете нашёл. Разбросал кто-то. Гадость всякую пишут, бумагу портят, но на курево бумага хороша. – Дай-ка мне её. Пока санитар домывал пол, я прочитал текст и оставил себе, а тому взамен выдал бумагу из блокнота, ну и попросил сходить до моих казаков, позвать дядьку, и выдал ему три копейки. Санитар мальчонку послал, что при госпитале прижился – его тут кормят, одежду выдали, и он всякие мелкие поручения выполняет. Мы с соседями тоже его услугами как-то пользовались. Ожидая дядьку, я изучал революционную листовку. Ну, вот и пропаганда начинается. А когда тот пришёл, сказал ему: – Идём, поговорить надо. Я с некоторым трудом встал и, шаркая тапками, пошёл с ним по коридору в тихое место. Для этого вполне подойдёт курилка. Сейчас там трое дымили за разговорами, поэтому мы зашли в туалет, проверив, все ли посадочные места пусты. Там я показал наставнику листовку. – Есть работа. Нужно узнать, кто эти листовки раскидывает. Взять аккуратно и допросить, кто их ему дал, всю организацию выявить, кто входит в кружок заговорщиков. Они не сами по себе, есть резиденты, обычно это иностранцы, что оплачивают революционное движение. Возможно, тут замешан такой агент. Как только выйдете на них, сообщите. Работают тут англичане, германцы и французы, и денег они на революцию в России не жалеют, всё, что заберёте у резидента, будет ваше. Как его возьмёте, пришлёшь за мной пролётку, доеду до вас, хочу послушать, что он скажет, вопросы позадавать. – А что с этими делать, революционерами? – Это враги, причём фанатичные. Которые собираются в тяжёлый год, когда идёт война, бить в спину своим. Поэтому жалеть их не нужно. Только тела аккуратно прячьте, чтобы не нашли и расследование не началось. Если кто из их ячейки купец или лавочник, трясите на запасы, этих революционеров нужно лишить денежного потока, и они сами разбегутся. Как я уже сказал, всё, что добудете, будет вашим. Мне лишь нужна информация от резидента. И не подставьтесь, обычно у жандармов в этих рядах есть осведомители, и те могут сдать вас им. Аккуратнее, свидетелей не оставляйте. Возьми деньги из моих запасов, смени одежду и найди другой дом, без хозяев, и там пленников допрашивайте. По ночам старайтесь действовать. Пролётку купите или бричку, своими конями или моей пролёткой не светите. И постарайтесь за несколько дней всё сделать, а не то эти фанатики узнают, что их дружки пропадают, и в бега уйдут. Меня старайтесь в курсе держать, может, совет какой дам. – Сделаем, командир. А с листовкой что делать, да и как того, кто её подбросил, искать? – Лукич что-то недоговаривает, мне кажется, он видел, кто это сделал. Поговори с ним, можешь в кабак позвать да подливать почаще, и когда дойдёт до кондиции, язык развяжется. Думаю, это кто-то из медиков или нанятого персонала. И ещё, когда у Лукича узнаешь, что нужно, продолжай задавать какие-нибудь вопросы. Уже другие. Обычно запоминается то, что спрашивали последним. – Мудрено, но я понял, не беспокойся, командир, всё сделаем. – Это ещё не всё, думаю, я до осени буду лечиться, отпуск дадут, а раз я отпускник, то смогу заняться тем, чем захочу в свободное от службы время. Думаю глубокий рейд по германским тылам устроить, недели на две-три. Можешь кинуть клич среди своих, нужно четыре десятка человек, опытных, повоевавших, желательно среди них иметь пару артиллеристов, пулемётчиков и пару моряков. Если кто водить авто умеет, так совсем хорошо. Снаряжение за мой счёт, трофеи как обычно – половину мне, остальное между собой делите. И да, передай, чтобы лошадей не брали: туда доставить, да и забрать обратно, не сможем, а там трофеями воспользуемся. Знаю я, как казаки к своим коням относятся, ни за что не бросят. – Ну наконец-то, – заулыбался дядька. – Давно ждём. Будут казачки. Не волнуйся, командир. Когда им быть? – Через пару недель чтобы здесь были, снаряжаться начнём… Ладно, я в палату, что-то тяжело мне, голова кружится. Он проводил меня до палаты, уложил на кровать, я весь в поту был, и пошёл искать Лукича. Я же, отдышавшись, приподнялся повыше и лёг на подушку, обдумывая свои планы. Насчёт посещения Германии я не шутил, я действительно собирался посетить глубокий тыл. Основная работа предстоит по уничтожению коммуникаций, мостов и линий связи, но это лишь для прикрытия. Интересовало меня другое. Банки. Да, банки, где хранится золото, вот что будет нашей главной целью. Дальше с грузом уходим к швейцарской границе, переходим незаметно, деньги помещаем в тамошний банк – арендую сейфовое хранилище – и уходим к своим. Казаки свою долю вряд ли бросят, а я таскаться со своей не хочу, пусть в банке полежит. Документов русского дворянина вполне достаточно, чтобы всё оформить, это же нейтральная страна. Будут накопления на будущее. Всегда стоит иметь запасец на чёрный день. А хорошо всё же, что я за этот год преизрядно подтянул германский язык! Конечно, акцент не пропал, но стал едва ощутимым. С грамматикой вопрос решил, писать могу прописью. Думаю, это должно пригодиться в рейде. Тем более у меня в багаже германская военная форма на пять человек, точно по фигурам, моя офицерская и четырёх нестроевых солдат – для казаков. Ладно, до рейда еще далеко, явно не сегодня начнётся – кто знает, когда я ещё восстановлюсь! А пока стоит подумать о насущном, о революционерах. В принципе, они мне не особо интересны, просто их возня рядом доставляет мне дискомфорт, вот и уберем их, заодно и казачки развеются, наверняка скучают тут в Москве по нашим славным фронтовым делами. Вот и пусть повеселятся, разгонят кровь богатырскую, отправят иродов на жертвенный огонь. Я понимаю, что среди революционеров есть запутавшиеся люди или молодёжь, которую поманили великими делами. Нужно и можно их вернуть на путь истинный. Но тут есть несколько моментов. Идёт война, и просто не до этого. Идеологическая война в России потихоньку будет проигрываться, тут как ни крути, если не прижмёт Николай Второй гайки, рухнет всё. У меня нет людей, чтобы занялись перевоспитанием, а жандармам я тупо не доверяю. Ну и последнее, сами влезли в это дело, так получите наказание. И не важно, что молодые и глупые, политика вообще штука грязная и кровавая. Так что винить им оставалось только себя. Ну или кураторов, что подбили их на это дело. Это война, а на войне убивают. С такими мыслями я и уснул. Егор постоянно за мной присматривал – Светлана Николаевна ему полностью доверяла, – и следующие два дня приносил мне новости. Чтобы подгадать момент, когда рядом никого постороннего, я выходил из палаты, и Егор шептал мне новости на ухо в коридоре. В госпитале, к сожалению, уединиться было негде, или мне было просто не дойти до такого места. Найти распространителя в госпитале удалось легко, Лукич по пьяни рассказал. Это оказалась девушка, поповская дочь, сестрой милосердия у нас работает, я её хорошо знал, она и нашу палату обслуживала. Та плакала, руки заламывая, чуть не купила казаков, а когда Егор её толкнул, подгоняя, взорвалась оскорблениями, называя их царскими выродками и церберами. Да много что наговорила сгоряча. В общем, жалости у казаков совсем к ней не осталось, ломали по-жёсткому, и много что узнали, после чего за два дня полностью эту ячейку и закопали. Точнее, тела утопили, оно так быстрее, лодка уже имелась. Резидента не взяли, тот в столице окопался, дядька с напарниками к нему поехали на поезде, Егор тут один остался, но агента в Москве легко взяли, из нашей сволоты был. Тоже многое порассказал. Денег с этой истории сняли восемнадцать тысяч – не много, но и не так уж мало. Поглядим, сколько с резидента возьмут. Я слегка удивился тому, что за два дня столько людей уработали, всё же на четверых такое количество великовато. Но Егор пояснил. Оказалось, шестнадцать взяли в одном месте, они проводили что-то вроде совещания с раздачей инструкций и подобного. Остальных поодиночке за ночь переловили, зная, где живут, это оказалось провести не сложно. А дальше допрос, нож под сердце, и в реку. Надеюсь, не всплывут. Ну, казаки опытные, подобной ошибки допустить не должны. Вот так и закончилась эта история. Через пять дней вернулся наставник со старыми казаками и сообщил: резидента взяли, причём с кассой, больше ста тысяч рублей, тот их только что получил. Посовещавшись, казаки предложили мне долю в тридцать тысяч рублей за такую наводку и интересную работу. Подумав, взял, если бы отказался, обидел бы уважаемых людей. А мне подарок привезли: собственноручно написанные резидентом мемуары. Сутки писал, лил горючие слёзы и писал. Я потом по-тихому дня три изучал эти откровения резидента. Да уж, мерзости хватало. Этот тоже из наших был, даже профессор какой-то, но легко дал себя завербовать во Франции и с азартом кинулся в революционную деятельность. Не столько из идеологических соображений, сколько на халяву деньги получить хотел. Очень любил их. Он и эти деньги выпросил на подкуп чиновников и политических, а из них планировал восемьдесят тысяч забрать, остальное по ячейкам распределить для революционной деятельности. Теперь у меня есть данные вербовщика. Только сомневаюсь, что они помогут. Джон Смит у англичан – что Иван Иванов. Скорее всего, использовано разово для вербовки. И не факт, что он действительно англичанин. Однако профессор имел отличную память и неплохо описал внешность того вербовщика. Глядишь, пригодится, была пара отличительных черт, по которым можно опознать, что редкость для разведчика, они обычно неприметную внешность имеют. У этого профессора-резидента ещё несколько ячеек было – в столице и в Киеве. Нечего казакам тут сидеть, пусть прокатятся, ликвидируют их. Я не жандарм, рассусоливать с врагами не буду. Нашлась тут пятая колонна, понимаешь. * * * Огладив правую сторону груди, я только вздохнул. А ведь доктор был прав, рёбра ещё долго будут давать о себе знать. Всего месяц прошёл с ранения, а рёбра всё не проходят. Впрочем, гипс сняли только два дня назад. И я ещё осторожно хожу, с тугой повязкой, и чувствую себя несколько непривычно. Это как у черепахи панцирь отобрать. Что-то не так, защиты нет. Умом понимаю, что это бзик такой, а всё никак от него не отделаюсь. Ничего, со временем пройдёт. В больнице меня задержали еще на сутки, чтобы пронаблюдать за моим состоянием. После чего разрешили переехать домой к Волковым. Больнице это тоже выгодно, койка освободится. Этим утром я переехал. Осмотрел комнату, пока Светлана Николаевна суетилась. Между делом она сообщила, на сколько званых вечеров меня записала в ближайшие дни и сколько запланировала в своем особняке организовать. Даже как-то неловко будет сообщать, что я завтра уезжаю. Доктора я уже предупредил, мол, хочу посетить своё поместье под Казанью, тот нехотя, но разрешение дал. Заодно расспросил у него, сколько я еще на излечении буду. Оказалось, как минимум до конца лета, но и это ещё не факт, мне нужно быть осторожным. В это время войдет и отпуск, его дают на долечивание. Изучив комнату, я пришел к выводу, что этот дом я не чувствую своим, он для меня чужой. Вот квартиры в обеих столицах – России и Франции – мне свои, родные, к которым я привык, хотя и было на это выделено непозволительно мало времени. Потом я стоял в зале и держал руки на ширине плеч, пока портной ловко снимал мерки. Светлана Николаевна собиралась заказать мне парадную фурму, чтобы я блистал на балах. А лучше два комплекта. Я лишь с терпением переносил эти мучения. Портной действовал очень осторожно, после того как у меня несколько раз появлялись болезненные гримасы, когда он касался торса. Светлана Николаевна щебетала, описывая, куда мы направимся через три дня. Это будет первый вечер, где я, по её мнению, произведу фурор. Дождавшись, когда портной закончит обсуждение, какой материал лучше использовать, и уйдёт, я поправил рубаху – на мне были свободная рубаха и брюки – и сообщил: – Извините, мама, но, к сожалению, вынужден вас расстроить. Давно пора было начать этот разговор. – Что случилось, Игорь? – явно насторожилась та. – Завтра я покидаю Москву, и до конца излечения буду отсутствовать. Вернусь, пройду медицинскую комиссию. У меня планы, которые я подготовил к исполнению, потратив, надо сказать, немалые средства, а также обязательства, которые я бы хотел выполнить. – Так, – сказала Светлана Николаевна, которую я так и не смог признать мамой, для меня она всё же осталась чужим человеком, несмотря на все мои усилия. Вот с сёстрами и братом таких проблем не было, однако родители Игоря, хоть и были мне близки, но всё же родными я их не чувствовал, да и общение на вы, принятое в этой семье, также не способствовало сближению. – Куда ты собрался? В столицу или в своё поместье? Решил бросить родную мать? Я ведь пообещала таким людям, им отказать никак нельзя! – Прошу прощения, матушка, вы давали обещания, не интересуясь моим мнением, – посмотрел я ей в глаза. – Давно хотел сказать об этом, но мне действительно нужно уехать. Причём по важному делу. Этим и объясняйте, почему я отбыл. Я не буду лгать, не буду увиливать или скрывать: я собрал отряд казаков и ухожу к германцам в тыл, партизанить на две недели. Тылы свои они практически не охраняют, огромное поле деятельности для пластунов, коих я в отряд набрал немало. Я потратил огромные деньги, чтобы снарядить эту группу, и не собираюсь их терять. Когда мы через неделю отбудем, вы сможете сообщить об этом. Думаю, за подобное решение видные люди Москвы простят и вас, и меня. Всё же патриотизм и долг перед Отечеством всё ещё в крови у людей. Та бледнела, краснела, даже слезу пустила, что явно было не в её манере, но отговорить меня не смогла, я твёрдо стоял на своём. И когда вечером прибыл Михаил Антонович со службы, подключила его, и всё равно не смогли меня уговорить. Он хоть и встал на сторону жены, но и за меня болел. А чуть позже заглянул и поинтересовался, не нужна ли какая помощь. В принципе, всё уже было в Клайпеде – казаки, снаряжение; при мне только Егор и ещё двое для охраны, дядька-наставник уже в Клайпеде, он у меня зам, командует пятью десятками казаков: с сорока заказанными мною, опытными, повоевавшими, но к службе негодными по возрасту или по ранениям, прибыли их дети или внуки, от четырнадцати до шестнадцати лет, которые тоже примут участие в рейде, но как добровольцы. Они на самообеспечении, я снаряжал только тех, кого вызвал. Рассчитывали на трофеи, видимо. К тому же деды и родители хотели провести их через схватки и сражения, а так как в казачьей среде я пользовался репутацией удачливого командира, старался без потерь проводить все операции, а в рискованных случаях я просто отменял операцию, то рискнули новиков, молодёжь, с собой взять для получения боевого опыта. Подумав, я попросил Михаила Антоновича организовать четыре билета до Клайпеды через два дня. Сам я попутными эшелонами планировал добираться, как войсковыми, так и грузовыми, всё равно без пересадок не получится. И вот отец достал билеты, пусть и с пересадкой, но в купе и на пассажирских поездах. Как он это сделал при нынешней загруженности дорог, когда билеты за месяц раскупались, не знаю, видимо нажал на какие-то рычаги, но тем не менее. Целое купе в каждом из двух поездов будет наше. Дальше готовили отъезд. Это тоже не самое простое дело, Светлана Николаевна, видимо, решила взять меня измором, что изрядно раздражало, но у неё ничего не вышло, я был как скала. Что плохо, сестрички и братец узнали о моём отъезде, да ещё куда, и братишка возжелал отправиться со мной. Он твёрдо стоял на своём, несмотря на мой категоричный отказ. Уговорить, конечно, не смог, но плохо, что информация о том, куда я собрался, стала стремительно расходиться по Москве. Это очень хреново, секретность в семье на нуле, и германцы, если дойдёт до них эта информация, будут нас ждать. А я ведь просил никому не говорить. Матушка организовала приём, вроде как для проводов меня, и собрала на нём огромное количество разных людей – хоть так, похоже, отметилась. Тут ещё пошли гости, кто с чем: кто стремился спонсировать рейд, кто добровольцем записаться. Всё же фамилия моя на слуху, многие знали меня по статьям в начале войны, да и потом выходили, но куда реже. Ну как они не понимают, что это не армейская операция, партизаны мы, банда по сути, и мы получим почести и признание заслуг только в одном случае – если вернёмся с громкими победами, в любом другом варианте меня просто арестуют как бандита, и будут правы. Авантюра всё это. И то, что я использовал неслужебное время, выделенное на излечение, не станет оправданием. При этом я отправлялся в полной форме российского офицера при всех наградах, пусть думают, что у них регулярная армия в тылу работает.