Понять, в чём заключается интерес генерала ко мне, было несложно, да и он сам прямо сказал, что с ностальгией вспоминает то недолгое время, когда я был старшим по разведке в его бригаде. В то время он всё знал, всю информацию получал и был в курсе всего, что, где и когда происходило или вот-вот произойдёт. Сейчас у него тоже неплохие спецы, но со мной и рядом не стояли. Армию Михайлов принял ещё летом, в июле, после гибели прежнего командующего, Бабкина кажется, с тех пор бессменно и командует. Судя по новому ордену Боевого Красного Знамени, вполне неплохо. Да и в звании подрос. Генерал ранее со мной немало общался и знал, как со мной говорить. Всех командиров (он частично перетащил штабных из бригады в штаб армии, меня хорошо встретили) он отправил прочь. И вот когда мы устроились за хорошо сервированным столом, выпили и закусили, генерал и объяснил ситуацию. В общем, плохо идёт армия. Немцы за каждую пядь земли цепляются. Потери бесят. Разведка у него есть, работает, в принципе, неплохо, но если со мной сравнить – небо и земля. Сейчас армия наступает от Сталинграда на Донбасс. Поэтому, узнав, что я жив, генерал тут же придумал комбинацию, чтобы сманить меня к себе. Договорился с командующим Крымским фронтом (они хорошими приятелями были), и вот я уже с ним пью и закусываю. – Предлагаю место в моём разведотделе, во втором отделении. – Товарищ генерал… – вздохнув, начал было я. Но генерал меня перебил: – Знаю, что просить будешь: возвращения звания капитана и восстановления наград. Не получится. Я лично к товарищу Сталину вчера обращался. Тот сказал, что если суд так решил, он ничего изменить не может. Каждый своим делом должен заниматься. – Понимаю, товарищ генерал, но я не об этом. С потерями по вине суда (пусть это и судебная ошибка, невиновного осудили) я уже смирился. Тем более награды при мне, я их не сдавал и сдавать не собираюсь, как ни требовали: они честно заработаны. Я о другом. Не хотелось бы снова попасть в такую ситуацию. – Я не понял: ты не убивал тех семерых? Да, я ознакомился с постановлением суда. – Убил, но я защищался. Для меня это всё равно, как если бы я убил семерых немцев. Мне без разницы, наши они или немцы, они пытались меня убить, а я защищался, и за это наш родной военный суд отправил меня в колонию. Эта подлость советской правовой системы повергла меня в шок. Я не хотел бы повторения подобного. Поэтому предлагаю так: я работаю не на штаб армии или кого-то ещё, я работаю на вас лично. Устройте меня куда-нибудь, да вон хоть снайпером при штабе. Будете давать задания, выдавать командировочные, и я буду добывать всю необходимую вам информацию. И немцы, и наши будут искать этот источник информации, то есть меня. Нужно постараться скрыть его. Впрочем, убедить Михайлова мне не удалось, тот отмахнулся: мол, всё будет в порядке. Так что меня официально ввели в штаб второго разведывательного отделения, информационного, причём в звании младшего лейтенанта – Михайлов своей властью утвердил, имел право, до старшего лейтенанта включительно, дальше уже уровень штаба фронта требовался. Впрочем, я всё так же ходил в старой командирской форме, выданной мне на складе. Новая поступала маленькими партиями, но часть офицеров, из модников и франтов, уже переоделись, в том числе и Михайлов. Не понимаю, чего командарм жаловался? Армия наступала, и довольно активно. Уже, окружив, брали Сталино и шли дальше, к Днепру. Тут нас, правда, притормозили в марте, так что встали в оборону, тылы подтягивали. Соседи тоже встали, занимаясь немцами в своих тылах, их там из окруженцев довольно много шастало. Я летал на самолёте по передовой, проводил воздушный осмотр. Мы садились в тылу разных частей, я незаметно поднимал по ночам дрон, составлял карты разных участков, которые довольно оперативно поступали в штаб армии. В результате немцы несли большие потери в артиллерии и складах, да и штабы их подвергались артналётам, их методично выбивали. Но самое главное, что я смог выбить у Михайлова и свой интерес. Лётчики связной авиаэскадрильи (там шесть самолётов), приписанной к штабу армии, обучали меня полётам на своих По-2. Месяц уже обучали – часть февраля и марта. Причём на захваченном немецком аэродроме среди разного побитого и подавленного танковыми гусеницами хлама нашёлся «шторьх». Он был слегка повреждён, но механики вернули его в строй, и на нём меня также учили летать. Научился я быстро, на машине сложнее было. Самое сложное – это ночные полёты и ночное ориентирование, плюс посадка и взлёт с любых площадок разного размера, тут порой требуется ювелирная точность. В этом я пока лажал, но обучали. Горючее из трофеев им на это выделили. У каждой дивизии или бригады нашей армии была своя подготовленная полоса для связных самолётов, там и садились. Я держал слово, армии действительно стало куда легче с оперативно добытой информацией, потери в людях и технике резко снизились. В то же время и я сам получал то, что хотел. В середине марта мне дали орден Красной Звезды. До этого у меня на груди были только медали (а я тоже получил уже форму офицера, с погонами, парадную и полевую), и вот теперь первый орден. Правда, представляли меня к ордену Ленина, но сверху спустили до Звезды. Михайлов был зол: это было его личное представление. Хотя он отыгрался в звании: я получил лейтенанта. Благодаря добытой мной информации удалось окружить две немецкие дивизии – пехотную и моторизованную. За восемь дней, отбив три попытки немцев деблокировать своих, мы склонили их к сдаче. Сдалось тогда пятнадцать тысяч офицеров и солдат, мы взяли кучу техники и вооружения, тыловики до сих пор собирают и подсчитывают. А мы укрепили и расширили наши позиции почти на тридцать километров вглубь территорий противника – выступ такой. За это я и получил звание и орден. В принципе, я доволен. На передовой бываю пусть и часто, но по ночам, заодно нарабатывая опыт пилотирования самолётов в ночное время. Тут как раз и «шторьх» восстановленный в руки попал, на нём и летал. Хотя считалось, что пилотировал лётчик, а я числился пассажиром, на самом деле пилотировал я сам, под его присмотром, лично доставляя информацию в штаб армии. Вообще, для экономии времени можно было бы использовать два самолёта. На одном я бы облетал передовую, собирая статистку и нанося на карту, потом передавал бы её посыльному-командиру, и тот на втором самолёте оперативно доставлял бы её в штаб армии, пока я собираю очередную информацию. Впрочем, как двинем дальше, так и будем поступать, а пока я летал сам, нарабатывая опыт ночных полётов. Вся эта идиллия длилась до середины апреля. Я уже два месяца в шестой армии, мы взяли Днепропетровск и встали на берегу Днепра: развезло всё, грязь, так что ждали окончания весенней распутицы. Хотя один плацдарм на вражеском берегу создали и усиливали его: я показал, где можно удачно его создать и где сил у немцев мало. Указал и где находятся силы, которые немцы могут оперативно использовать, подсказал, как их можно перехватить. Там авиация поработала. Да, Днепропетровск не мы брали, мы севернее наступали, а брала его тридцать седьмая армия. Так что даже расширили плацдарм на глубину двадцати двух километров и на ширину пятнадцати. Туда переправили две дивизии; пока шли позиционные бои. К нам перебрасывали резервную армию, уж больно удачен плацдарм для летнего наступления. Все ждали, когда всё подсохнет, да и немцы тоже понимали, что мы двинем дальше и усиленно окапывались. Резервная армия на подходе, её сразу на плацдарм, и у нас, похоже, начнётся летнее наступление. Две дивизии, усиленные танковой бригадой, не углубляли плацдарм, а окапывались, чтобы удержать захваченное. Танки закапывали по самые башни. Понтонный мост действовал, и немцы знали, что утром мы его разбираем и прячем, маскируя, а ночью собираем и он действует. Вот и подразделения резервной армии перекинем ночью. У нас на плацдарме уже и «тридцатьчетвёрки» есть, даже несколько редких тяжёлых ИС, плюс КВ из отдельного тяжёлого танкового батальона. Бои предстоят серьёзные. Но я, похоже, этого не увижу. Причина банальна: меня выкрали. Самое смешное (хотя, может, и страшное – с какой стороны посмотреть), меня выкрали наши. Не немцы, а разведка тридцать седьмой общевойсковой советской армии. Дело в том, что летая, я прихватывал дроном и позиции соседей по флангам, тридцать седьмой и двадцать шестой советских армий, и, естественно, наши отправляли информацию соседям. Особенно обсуждали укрепление стыков армий. Те, конечно, удивлялись, что от соседей по их позициям информация поступает раньше, чем от своей разведки или подразделений на передовой, стали выяснять. Ещё и командарм тридцать седьмой часто просил помощи по разведке передовой на его участке. Пару раз я помог, так тот быстро на это подсел и уже требовать начал: мол, у него самый важный участок. Тот ещё тип, любитель поорать и потребовать. Даже сам прилетал, с Михайловым вусмерть разругались: послали его – и вот результат. И ведь как-то вычислили. Хотя на самом деле это несложно было. Брали меня и лётчика у самолёта, сняв пост и часовых. Самое фиговое – мне крепко дали по голове, едва я за кобуру схватился, вырубили капитально и вот так выкрали. Я им травму головы (а как не крути, это травма), никогда не прощу. Очнулся я в кузове грузовой трофейной машины, движущейся по разбитой дороге: слишком сильно мотало, точно разбитая. Что случилось, понять было несложно. Поэтому сработал быстро. Ну, вы сами представьте себя на моём месте. Вас похитили. Мешок на голове, руки связаны спереди – о чём ещё можно подумать? Первая версия – немцы. Что бы вы сделали? Ну вот и я тоже сначала стреляю, а потом спрашиваю. Верёвки, перетягивающие руки, и мешок я убрал в хранилище, и в руках у меня забился ППД. Двумя длинными очередями я перечеркнул пятерых бойцов, сидевших на боковых лавках грузовика. Причём меня не смутили наш двухцветный камуфляж, пилотки, наше оружие: я решил, что немцы под наших маскировались. Это были натуральные волкодавы, четырёх я завалил, испятнав пулями, а пятый прыжком ушёл за борт, только тент хлестнул. Резко развернувшись на спине, я стал бить по кабине – по водиле и пассажиру. В досках появились пулевые отверстия, летела щепа. Машина уже экстренно тормозила, но, думаю, достал обоих. Несколько раз дёрнувшись, грузовик заглох. Я тут же вскочил и выкатился наружу. Обнаружил, что нахожусь на лесной дороге, а вокруг – высокие сосны. Это где у нас такие лесные массивы? Не припомню. Быстро сменив расстрелянный диск на запасной и держа на прицеле кабину «опеля», я стал аккуратно подходить к машине со стороны пассажира. Машина, похоже, трофейная, ещё не покрашена, но на дверцах – большие красные звёзды. Одной рукой распахнув дверь, я отпрыгнул назад. Наружу вывалился командир, по погонам – капитан. Я его сразу узнал – представитель разведки штаба тридцать седьмой общевойсковой советской армии, из первого отделения. Не раз крутился неподалёку от меня, я и запомнил. Тут я метнулся кувырком за передок машины, и по двигателю хлестнула короткая очередь в три-четыре патрона – это тот пятый, что из кузова выпрыгнул. Я его ждал, видел, что дорога пуста была, явно тот укрылся в лесу. Ну, и как только движение засёк, дёрнулся, отчего пули ушли в сторону. А бил он на поражение, стоит отметить. Дав из-под машины длинную очередь с сильным рассеиванием в сторону стрелка (глядишь, какая зацепит), я рванул вглубь леса, зигзагами, сбивая прицел: тут сосны, ветви наверху, стволы голые, метров на сто всё хорошо видно. Дорога вскоре перестала быть пустой, появилась автоколонна, причём не пустая: кузова покидали бойцы, раздавались команды. Пристрелят ещё, и поди докажи, что не верблюд. Документов-то у меня при себе не было: ни удостоверения, ни предписания штаба моей армии о ведении разведки на передовой. Я был в лётном костюме (а в чём ещё мне летать?), под ним – моя офицерская форма. Пилотка пропала. Ремень на месте, но кобура пустая. Если поначалу я считал, что меня похитили немцы, то сейчас засомневался. Это явно были наши, да и колонна на дороге тоже с нашими бойцами. Хм, и похитили меня на стыке флангов обеих армий – моей шестой и соседней тридцать седьмой. Неужели командарм тридцать седьмой пошёл на подобное, чтобы меня похитить? Он, конечно, мудак и резкий на слово, но у него что, совсем ку-ку? Всегда получает то, что хочет? Последствия же будут. А ведь меня точно виноватым сделают. И документов-то нет. Надо было пошарить в планшетке того капитана из кабины «опеля», но пятый диверсант не дал бы, я и так чудом от него ушёл. А теперь и не вернёшься. В общем, серьёзное дело будет. Опять на меня всех собак повесят. И ещё неизвестно, что с лётчиком, с которым я был перед захватом, да и с охраной взлётной полосы. Сейчас мне нужно как можно быстрее вернуться в штаб своей армии, чтобы описать свою версию этих событий. Может, Михайлов и прикроет. Там уже видно будет. Бежалось легко, чуть отдавало в голову при беге, но это понятно почему. Судя по положению солнца, я направлялся куда-то в сторону передовой. Километров шесть отмахал. Похоже, меня нагоняли: фигуры среди деревьев мелькали. Шустрые у них бегуны. Тут я скатился в овраг, полный людей – и в нашей, ещё старой, с петлицами форме, которая до сих пор в ходу, и в немецкой. Похоже, немцы. Но выбора у меня не было. С ходу пробежавшись по оказавшимся на моём пути телам, отчего немцы начали просыпаться, я взлетел на противоположный склон и рванул дальше. Сзади послышалась стрельба, и чем дальше, тем сильнее. Интересно, как часовые немцев пропустили меня? Да ну на фиг, валить нужно, валить. Ещё километра три, и я заметил сбоку палатки, почувствовал дымок, запах готовки. Автомат я уже убрал, без него бегать легче, и дальше ступал осторожно, скрываясь за стволами деревьев. Заметив в бинокль пулемётное гнездо, ствол которого был направлен как раз в мою сторону, я понял, что это охрана тыла. Это наши, советская часть. Мои преследователи, похоже, были заняты немцами, поэтому, подняв дрон, я за десять минут разобрался в обстановке. В трёх километрах от меня блестели воды Днепра, а здесь располагались тылы какой-то части, занимавшей позиции на берегу. Сзади бой заканчивался. Часть немцев побили и пленили, другие отходили. Их не преследовали: потери большие были. На дороге у расстрелянной мной машины толкалось немало народа в нашей форме, доставали тела из кабины и кузова. В общем, задница. Подняв дрон повыше, определился с местностью. Я находился на территории действия тридцать седьмой общевойсковой армии. До наших километров сорок будет. В такие моменты жалеешь, что нормального транспорта нет, хотя бы самолёта. Подобрать пути отхода я смог. Однако и те, что меня брали, отлично понимали, куда я двину, и их шансы перехватить меня были высокими. Тыл тут охраняют неплохо, я прижат к берегу, сам без документов; найти меня, если поднять части и начать широкомасштабные поиски, вполне возможно. Так что ноги, бедные мои ноги, выносите поскорее… голову. Спустив и убрав дрон, я рванул дальше. Вечер уже наступил, темнеть начало. Но мои предположения о крупных поисковых работах оправдались в полной мере: я не раз видел цепочки бойцов, прочёсывающих местность. Пришлось побегать. А лес вскоре закончился, дальше уже в открытую не выйдешь. Пришлось ждать темноты. Тут пригодились «когти» связистов и ремень монтёра. Поднялся с помощью них по стволу сосны наверх и там затаился. А как стемнело, рванул дальше. Уже на велике катил, время от времени останавливаясь и поднимая дрон, чтобы глянуть, что происходит вокруг. Это помогло мне пару раз удачно избежать места засад. К утру на попутной машине (шофёр меня знал), я добрался до штаба нашей армии. Там маякнул знакомому офицеру штаба, а тот сообщил генералу. Оказалось, не зря я скрытничал. Прибыли особисты тридцать седьмой, меня искали, арестовать хотят: мол, есть свидетели, что я убил бойцов и офицеров разведки тридцать седьмой. Я и рассказал всё, как со своей стороны видел. Мол, был связан и с мешком на голове. Что я ещё мог подумать? Генерал кивнул: – Знаю. По их показаниям, они стали свидетелями того, как тебя взяли немцы. Хотя летчика и охрану вырубили, что на немцев не похоже. А потом они тебя якобы у немцев отбили. – Инсценировка, и тупая к тому же. – Да понятно, что врут, – мотнул головой генерал. – Сейчас запишешь показания. Документы тебе восстановят, я распоряжусь. Но пока нужно тебя где-то спрятать. Когда всё успокоится, продолжим работать; время, до того как всё подсохнет, есть. О, кстати, на нас партизаны с того берега вышли, их база в ста километрах от Днепра, помогаем чем можем. На пару недель отправлю тебя в отряд, командировочные сейчас оформят. Поможешь там партизанам. Хм, на месте решите, где нужна помощь. А пока свободен. Меня отправили к особистам, но это наши, тут и прокурорские были. Я написал заявление о похищении. Описал, как дело было: как вырвал автомат у одного из солдат противника, как ушёл и добрался до своих. Моё заявление завизировали, хотя понимали, что это дружественный огонь. Неприятно, что свои погибли, но ситуация сложилась так не по моей вине. Этой же ночью, как стемнело, меня на связном У-2 с грузом для партизан отправили с глаз долой. Теперь наши прокурорские будут бодаться со следователями тридцать седьмой. Кто кого будет видно в скором времени, а пока меня спрятали. Документы ещё не выдали: сделать их несложно, но есть шанс вернуть те, что у меня забрали. Если не получится, тогда сделают новые. А пока выдали бумагу от штаба армии командиру партизанского отряда «За Родину», что я на две недели поступаю в его распоряжение по направлению разведки и диверсий – такая формулировка была. Самолёт летел, я сидел на месте пассажира. На ногах – вещмешок, винтовка снайперская стоит, приклад в пол, на голове – лётный шлемофон с очками. Пилотку новую получил, да и вообще неплохо снарядили. Лететь недолго, тут час – и на месте, так что спать не стал, а размышлял, поглядывая на редкие огоньки вокруг. Мы уже летели над вражеской территорией, высота была метров триста. Ситуация с похищением была крайне неприятной и нелепой. Зачем и почему?! Думали, расскажут мне байку о спасении от немцев, и я, воспылав любовью и благодарностью, буду на них работать? Да ни черта, сразу вернусь в свою армию. Не отпустят, так сбегу. Однако они так и поступили, и вот к чему это привело. Да уж, Россия всегда была богата на дураков, и почему-то чаще всего именно я имею с ними дело. Ладно, что было, то было, пусть следователи разбираются. Тут вообще непонятно, кто виноват, но что крайнего найдут быстро, я уверен. Всегда кто-то должен быть виноват. И кто из командармов и их команд сильнее, тот и передавит. Если наши возьмут, я выйду из ситуации чистым, если из тридцать седьмой, то я стану крайним и на меня все шишки повесят. Даже самому стало интересно, чья возьмёт. По крайней мере, все награды в хранилище: теперь не ношу, отобрать не смогут. Также я размышлял о партизанах. Тут тоже есть о чём подумать. Сейчас какой месяц? Правильно, апрель. А это значит, все запасы подъели, сидят на подножном корму. Какие диверсии и операции? Тут жратвы бы достать и поесть наконец досыта. Я где-то читал, что партизаны в этой войне больше были озабочены добычей припасов и их складированием для ближайшей зимы, а боевые действия против немцев – это так, от силы двадцать процентов от их действий. Получится побить немцев – хорошо, если нет – ну и чёрт с ними. Главное, налететь на какое-нибудь село, пограбить склады и свалить. Так что примерно я знал, что меня ожидает – голод. Что ж, буду вести разведку и наводить партизан на запасы немцев, выметем всё вчистую. Да и догнать и отобрать не дам: засады устроим. Что меня радовало, так это возможность побывать во вражеском тылу. У меня полторы тонны свободны, а самолётом, напомню, я теперь управлять умею. Так что буду брать «шторьх». Поищу связной. В отличие от санитарных, у связных на задней полусфере кабины установлено защитное оружие – пулемёт МГ. Пусть будет. Также есть шанс найти «кюбельваген», ту самую плавающую модель. Что первым попадётся. Я ставлю на самолёт. Тут самолёт пошёл на посадку: внизу треугольником горели три костра. Вскоре, подпрыгивая на кочках, мы покатились по земле и остановились. Нас – меня и лётчика – вытащили из кабины и под крики «ура» начали подкидывать в воздух. Интересно, они всех гостей так встречают? Потом ко мне вышел командир – представительный такой, в кубанке с красной полосой, нашитой наискосок, – и обнял меня. Я передал ему приказ из штаба армии, несколько пакетов и свои документы. После разгрузки самолёта мы двинули к базе отряда, а самолёт направился обратно. * * * Я перекатился в промоину, и ручная граната взорвалась наверху, слегка оглушив меня. Срезав гранатомётчика короткой очередью из ППД (это последние патроны в диске), я достал из хранилища МГ, поставил его на сошки поверх склона и стал длинными очередями бить по наседавшим на меня партизанам, матерясь при этом как сапожник. Меня гоняли по этим оврагам уже девять минут. Всего два дня, как я к партизанам прилетел, и вот результат. А стреляю я хорошо, с десяток точно завалил. Добив ленту по тем, кто пытался вытащить раненых, я убрал пулемёт следом за ППД и по берегу реки рванул дальше. Успел забежать в развалины мельницы. Каменное строение, стены сложены из дикого камня на высоту метров восемь, выше они обвалились. Отсюда меня долго будут выковыривать. Перезарядив пулемёт, я поставил рядом готовый к бою ДТ и стал бить по противнику. Понеся потери, партизаны откатились. Пока они перегруппировывали силы и окружали мельницу, я перебегал от одного окна к другому и прицельно стрелял. Воспользовавшись минутой затишья, по трухлявой лестнице поднялся наверх и достал рацию – тот «телефункен», что мне подарили, когда направили за Клюге. Настроив его на волну штаба шестой, стал вызывать наших. Ответили быстро, причем радист (дежурный, видать) был мне знаком, я узнал его работу. Это точно наши. Я стал передавать открытым текстом: – Это Тунгус. Берёза, подтверди приём. Приём. «Тунгус» – мой позывной уже шесть дней, в штабе армии об этом знают. – Это Берёза. Тунгус, слышим тебя. Приём. – Берёза, сообщаю: партизанский отряд «За Родину» – это немцы. Повторяю: партизанский отряд «За Родину» – это немцы. Все, кого вы к ним отправили, были завербованы и передавали дезинформацию. Меня окружили в развалинах мельницы, веду бой, треть отряда уже положил. Постараюсь вырваться, так что, надеюсь, это не последний радиосеанс. Отбой, а то на меня снова в атаку пошли. – Вас понял, Тунгус, – подтвердил радист. – Удачи. Отбой. Уф, своим передал, а теперь можно сваливать. Главное, колечко сломать. Достав СВТ с оптикой, ту, что без глушителя, я стал из глубины здания выискивать цели и быстро отстреливать их. Оказалось, бой в здании с каменными стенами – это не есть хорошо. Пули, залетая, долго с дикими визгом рикошетили по каменным стенам и чудом меня не задели. Так или иначе, то винтовкой, то пулемётом, я с высоты изрядно проредил немцев. Поднять бы дрон в небо, но там зарядки ноль, да и опасался повреждений, так что погодим пока. До темноты часа два, мне бы продержаться. Подобраться к стенам я не давал. Одна группа пыталась, так я её гранатами закидал. Немцы уже не стеснялись, пришло усиление – рота полицаев и отряд егерей СС с бронетехникой. Все вместе они и блокировали мельницу. В атаки уже не шли: видели, что стрелять я умею. У них потери были уже близки к сотне. Ведя бой, я размышлял. А неплохо немцы придумали. Поддельный партизанский отряд. Правда, всего месяц как действуют, но уже успели натворить дел: два настоящих партизанских отряда уничтожили. Хотя всё, лавочка закрыта, мне бы теперь самому отбиться. Вон, под прикрытием бронетехники идут. Хорошо, что пушечного ничего нет, только пулемётное. Достав ПТР, я стал целиться в бронемашины. Ближе ста метров их подпускать нельзя: даже если подобью, они станут для врага хорошими укрытиями. Выстрел – есть попадание в топливный бак. Полыхнул. Второй выстрел и ещё два за ним, чтобы подбить третью машину. Ближе ста пятидесяти метров ни одна не подъехала. Ну вот и всё, бронетехники у немцев уже нет. Потеря бронетехники изрядно ошарашила немцев. Наверное, они решили, что тут был спрятан целый арсенал, и я его нашёл. Под прикрытием чёрного дыма, который хорошо их маскировал, они отошли. А тут захлопали мины – из ротных лупят. Фигово, против них у меня ничего нет. Чёрт, надо бы и мне такое оружие: в использовании совместно с дроном вещь отличная. Ротного хватит, да полсотни мин в запас – самое то.