Незаметно покинуть состав не удалось: меня заметили двое полицаев. В принципе, неудивительно, не я первый и не я последний: с состава ещё четверо спрыгнули, всех задержали и повели в комендатуру. А там два золотых русских червонца писарю – и он сразу меня опознал как своего родственника. Меня тут же отпустили, ещё и отметки поставили, что могу находиться в городе. Стихийный рынок в городе был, вот туда я и направился. И зачем мне Минск? Да тут всё было, даже дыни и арбузы. Несколько немцев, отобрав крупную ягоду, нарезали её, сахарный сок тёк по рукам, и ели они с большим удовольствием. Запах свежего арбуза вызывал слюноотделение. Ну вот откуда они тут? Закупался я тем, что хотел. Немецкие марки уже закончились, тратил советские рубли, тут они тоже вполне в ходу были. Хотя, конечно, курс довольно сильно изменился. Арбузы и дыни я покупал только резаные: при мне их разрезали большим ножом пополам. Если спелые, беру, если нет – мне такого не надо. Подходил с корзиной, сверху прикрытой платком, в такую четыре половинки крупных арбузов помещались, получается, два покупал за раз. А так как подходил я к торговцу раз десять, закупился солидно и арбузами, и дынями. Огурцы, помидоры – всё брал только с грядок. Тут холодно, но поздний урожай ещё снимали. Правда, огурцы немного пожелтели, кожица жёсткой стала: опоздал я с ними. Яблок взял две корзины, груш столько же, вишни, или, скорее, даже черешни: слишком крупная. Сливы неплохие, глаз радовали. Мёда купил, сметаны немного, варений разных – всё, что осталось. Деревенских тут хватало, было что брать. А ночью покинул город и направился в Витебск. Да тут как рок какой-то: попутный эшелон шёл именно туда. Вот я и зацепился да на площадке и устроился. А дальше всё просто. Неделю потратил (сентябрь уже к концу подходил), но выполнил план. Свой план. Выкрал оберста, это подполковник по-нашему, он связистом был, приближенный Клюге. Ночью устроил поджог в здании штаба – первый этаж заполыхал. Застрелил издали какого-то генерала – там тревога поднялась. Потом дал сигнал и доехал на угнанной машине к месту встречи. Когда светало, я не только был с пленным в самолёте, но мы даже пересекли уже линию фронта. Самолёт был меньше «дугласа», с верхним расположением крыла, одномоторный; четыре пассажирских кресла и грузовой отсек. Над Москвой дождевой фронт, осень всё же, поэтому нам дали запасной аэродром в районе Загорска. Я не сразу понял, куда мы летим, пока не вспомнил, что после развала Союза его переименуют, вернув старое название – Сергиев Посад. На аэродроме ждала машина, и под проливным дождём нас повезли в Москву. По телефону я уже доложился какому-то генералу из Генштаба: с Шапошниковым не соединили. Маршала после возвращения я так и не видел. Писал рапорты, больше выдумывал, но по реальным делам всё описал точно. Генерала убил? Это было. В штабе пожар устроил? Это тоже было. Связиста выкрал? Вот он. Что я получил за это? Второго октября я был отправлен в составе маршевой роты на фронт – простым красноармейцем. А накануне, первого октября, ко мне зашёл знакомый майор – недавно он носил шпалы капитана, но уже поднялся на ступеньку. Это был порученец Шапошникова. Он довольно кратко и вполне толково объяснил суть недовольства шефа. Задание я не выполнил, сделка сорвана. Решение суда не отменили, я просто искупил кровью и делом свой проступок. Это мне так оформили доставку подполковника. За то, что я убил какого-то генерала, командира дивизии охраны тыла, мне особо бонусов не перепало, как и за пожар в штабе группы армий «Центр». Звания не вернули, награды тоже. Просто я стал обычным бойцом, красноармейцем, чем был жуть как доволен. Штрафбат пролетел мимо, я остался при своём. Да я в шоколаде. Теперь осталось тихо, не привлекая внимания, дожить до конца войны – и всё, план сработал. А там под конец какое-нибудь геройство совершу, и, глядишь, вернут мне мои награды. Они и так при мне, но носить их официально я пока не могу. Жаль, конечно, что снова на фронт, на передовую. Окопником буду. Пусть небольшой опыт у меня был, однако какой опыт ни имей, пуля всегда дура. В такой войне дожить до конца – дело сложное. Поэтому я решил идти по тыловому направлению. Только как бы зацепиться? Ладно, с интендантами пообщаюсь, найду того, с кем можно договориться – и готово. В моём плане был один серьёзный минус. Я знал, куда еду. Сталинградский фронт. В этой реальности потери наших, когда несколько фронтов сгинули в котлах, были куда более велики, поэтому Сталинград удержать не смогли: наших скинули в Волгу, как те ни цеплялись за каждый дом. Немцы и сами в тех боях потеряли больше ста тысяч солдат и офицеров. Но и наши не сдавались: попытки высадить десант, закрепиться на берегу, в постройках (точнее, в развалинах), в порту (в том, что от него остались) были сбиты. Это всё, что мне известно. А Сталинградский фронт требовал всё больше и больше «мяса», и теперь в эту мясорубку везли и меня вместе с тремя сотнями новобранцев. Многие из них до этого не служили и оружие в руках не держали, был лишь короткий двухнедельный курс бойца. И вот так, под натужные шутки и песни, мы и катили на юг. Среди бойцов маршевой роты был десяток фронтовиков из госпиталей, и мы держались вместе. Одеты не в новенькие шинели, как новобранцы, а в потёртые, с подпалинами от костра и прожжёнными дырками от угольков. А везли нас двое: молодой, не нюхавший пороху лейтенант и старшина – не окопник, тыловик. Из фронтовиков сбили отделения, вот и мне достались два десятка мужиков, от городских интеллигентов до колхозников. М-да, пришлось строить и учить отделение жизни, делясь своим фронтовым опытом, занимать людей, чтобы не думали думки тяжёлые. Другие фронтовики, также имеющие своих бойцов, поддерживали меня, делясь своим опытом. Если бы лейтенант, пентюх, не проболтался, куда нас везут, было бы куда легче. Но тот и сам боялся. Ладно, что-то я тут жути нагнал, да и вообще как-то бессистемно всё описал. Может быть, не отрицаю. Значит так, сегодня утром, второго октября сорок второго (это была пятница), мне выдали далеко не новую красноармейскую форму, шинель, пилотку, стоптанные сапоги, вещмешок с красноармейскими пожитками (кто-то не особо толковый собирал: котелок есть, а фляжки нет). Но главное – это две бумаги: в одной – решение полевого трибунала, подтверждающее, что я искупил вину, а вторая – с моими данными. Как уже говорил, никто не собирался возвращать мне отобранное. Я просто искупил вину, и всё. То есть срок отсидки зачли, если проще. Кстати, всем было известно, что я Герман Одинцов, но никто и не подозревал, что дважды Герой Герман Одинцов, мой полный тёзка и однофамилец, и я – это одно лицо. О суде никто не знал, это не освещалось: такое запрещено было освещать. Все считали, что дважды Герой Герман Одинцов где-то воюет, и, не опознав, встретили меня с безразличием. Бывший штрафник, этим всё сказано. Причём, что в колонии, что после я легко сообщал, кто я, и рассказывал свою подлинную историю, получая от этого немалое удовольствие, забив на подписку о неразглашении: я её не подписывал, это сделали за меня. Но здесь и сейчас мне самому невыгодно всё раскрывать. Да и зачем? Узнают – требования сразу возрастут до уровня бога. Оно мне надо? Лейтенант Петров, тот самый, старший состава, перед отправлением изучил мои бумаги, хмуро глянул на двух конвойных бойцов из столичного гарнизона и принял меня. Такой кадр, как я, ему явно не понравился. Но он внёс меня в списки и указал, в какую теплушку грузиться. Я там как лёг на нары, так и вырубился. Очнулся, когда уже шесть часов в пути были. Ну а на узловой станции нас построили: махновщина и пьянка Петрову не понравились, что он и озвучил. Потом распределил фронтовиков, заставил всех работать, а сам отправился спать. На старшину Волкова, что был с ним, возложил обязанность следить, надзирать и поправлять, если что не так. Да только того быстро споили, и старшина спал, пуская пузыри. Так вот, пока ехали, у двоих оказались аккуратно сломаны руки, а у третьего – нога. Это те, кто дал слабину, только чтобы не попасть в ту мясорубку, куда мы ехали. Не стоит фанатично заверять, что все в Красной армии прямо рвались в бой, желая впиться в глотки немцев; таких на самом деле были единицы, и у них были свои мотивы, в основном месть. Но на этих троих даже я смотрел с полным презрением. Я вот тоже не хочу воевать, и никто в эшелоне не хочет, но подобное мне даже в голову не придёт. Петров сдал их комендантским на ближайшей станции, там уже следователи будут работать, но на время они себе жизнь спасли. Если докажут, что пострадали случайно, может, и соскочат, но вряд ли. Я же нашёл возможность быть на передовой и при этом не ходить в атаки. Да снайпером стать. Тем более я и есть снайпер, и у меня даже есть снайперская учётная книжка, которую просто так завести трудно. А там не указано, кто ею владеет, ну, то есть что это именно дважды Герой Герман Одинцов. Ничуть. Я могу ею пользоваться, раз та у меня на руках и есть сорок четыре подтверждённых, благо данные совпадают. Если оружие для меня не найдётся, то ладно уж, своё достану. Вот такой у меня сложился план. Вряд ли командиры откажутся от опытного снайпера, у которого уже есть счёт. Я расслабился и дальше катил уже веселее. Трое суток мы были в дороге. Наконец нас согнали с теплушек, и мы под мелким моросящим дождиком, меся грязь сапогами, направились куда-то по полевой дороге – ну вот не видно из-за этого дождя. Я, сняв шинель, накинул на себя непромокаемый плащ. У станции слева мелькнули какие-то строения, дальше по дороге на обочинах виднелись следы войны, разные артефакты, свежие и не очень. Иногда попадались могилы, одиночные и братские. Встречались сгоревшие грузовики – явно авиация работала, немцы до этих мест не дошли. Если я правильно расслышал название станции, то примерно знаю, где мы. После этой станции должен быть железнодорожный мост через Волгу, а за ним и сам Сталинград. Впрочем, весь город немцы не захватили, он ведь на обоих берегах расположен. Большая часть, на правом берегу, у немцев, малая, на левом – пока у нас. Это если глядеть со стороны Москвы, я так вижу. Вот мы сейчас на левом берегу и, похоже, топаем к Волге. О, слева гаубицы тяжёлые мелькнули. Рассмотрел две, но уверен, ещё есть. Лейтенант гордо вышагивал впереди, рядом боец-проводник, остальные, держа строй как могли, уныло топали следом, пока не вытянулись в длинную змею колонны. Когда мы почти добрались, лейтенант собрал строй, велел привести себя в порядок и, оглядев бойцов, хотел было довести нас с песней, но смертельно уставшие бойцы были ни на что не способны: восемь километров, да с непривычки, без отдыха, да по грязи – по пуду на сапогах налипло – почти сломали людей. Мои сапоги ещё и подтекали. В общем, лейтенант завёл колонну в расположение, и нас начали распределять по землянкам – по тридцать бойцов в одну. Там ещё печурки-буржуйки были, но топливо нужно добывать самим. А где его найдёшь в степи? Ничего, надышали, форму, шинели развесили сушиться, сапоги скинули. Воцарившийся в землянке тяжёлый дух быстро выгнал лейтенанта Петрова на улицу, когда он с местным командиром зашёл проверить, как мы устроились. Наша артиллерия вела ленивую перестрелку, били куда-то в сторону немцев. Больше похоже на беспокоящий огонь. Потом замолчали. Вот только они постреляли и явно свалили, а ответка нам прилетела. Ну вот, у бойцов первое боевое крещение, под богом войны полежали на полу и нарах, чувствуя, как содрогается земля. А били чем-то крупным, мы иногда на полметра подскакивали от сотрясения почвы. Как опытный боец, я первым делом привёл в порядок свой внешний вид. Сапоги начистил, бумаги напихал (каюсь, своя, из запасов), форму под тюфяк аккуратно разложил и лёг на него. Поэтому когда прибежал посыльный, выкликая меня, быстро собрался и направился за бойцом в штабную землянку. Мы – маршевая рота, нас распределяли по подразделениям. Первыми – опытных бойцов, из госпиталей, их поодиночке вызывали, ну и меня, раз уж в составе роты был. Остальных без опроса партиями распределят: «мясо» оно и есть «мясо». Хотя тут их называли по-другому. В штабе были несколько командиров, знакомых среди них я не обнаружил. За столом сидел майор, рядом работал писарь. Носитель шпал в петлицах, не представившись, изучил мои бумаги – те два листа, что находились у лейтенанта. Листы были чуть влажные, чернила начали расплываться, но вполне читабельно. – Штрафник, значит, – не спрашивая, а скорее констатируя, сказал шпалоносец. – Тут указано, что стрелок. Ещё воинские специальности имеешь? – Да, товарищ майор. Снайпер. Сорок четыре подтверждённых. Расстегнув шинель, я достал из нагрудного кармана гимнастёрки учётную книжку и протянул ему. Майор, открыв её, стал изучать. – Брянский и Юго-Восточный фронты? Вижу, хорошо повоевал. Да, подготовленные снайперы нам нужны. Оружие подберём. Направляю тебя в сотую стрелковую дивизию, она у нас уже третьего формирования. Писарь быстро всё оформил, мне выдали красноармейскую книжку, информация не вся была, но допишут в штабе дивизии. Вернули и книжку снайпера. После этого направили в сборный отряд – почти семьдесят человек, вошедших в состав сотой стрелковой дивизии. Остальных раскидали по другим местам, а в наших землянках уже располагалась следующая маршевая рота, ожидая распределения. Работают как на конвейере. Кстати, старшим у нас снова Петров. Идти было недалеко, да тут всё близко. Нашли овраг, в склонах нарыты землянки. Тут располагались штаб дивизии и один из стрелковых полков, его как раз и пополняли, почти с нуля. Дождя уже не было, хотя сырость в воздухе присутствовала. Пока бойцы курили, я пообщался со старожилами. Угостил парой командирских сигарет и получил нужную информацию. В высадке пять дней назад участвовали три дивизии, они должны были создать плацдарм. От них рожки да ножки остались. Четыре дня и держались, только вчера их снова в Волгу скинули. Немцы обстреливали реку – ни боеприпасов не подкинуть, ни подкреплений. Заканчивались патроны – и дальше только рукопашная. Только ночью что-то получалось. Немцы освещали реку прожекторами, наши их били, немцы новые доставляли, и так раз за разом. Лично я считаю, что всё это бесперспективно. Проще высадиться на берегу, по сторонам от города, и взять его в клещи, отрезав немцев от снабжения. Долго они не продержатся. А вот так, в лоб – это просто уничтожение собственных людских ресурсов. Я считал это преступлением. Однако по местной военной доктрине наш Генштаб (а он тут напрямую командовал) поступал по всем канонам войны. Ну, не мне их учить, пусть сами воевать учатся. Из землянки вышли уставшие и какие-то грязные, все в глине командиры (да тут, похоже, проблемы с мытьём), некоторые даже небритые. Но оформили меня быстро. Причём не куда-то, а в отдельный снайперский взвод дивизии. С учётом того, что прошлый взвод весь сгинул на том берегу, я пока был один во взводе. Кстати, узнал, как уцелел штаб дивизии. А банально: он и не переправлялся, а командовал с этого берега, через штабные рации. Так что все три стрелковых полка, разведрота, часть сапёров там и сгинули, а тылы и артиллерия дивизии уцелели, теперь вот пополнялись на месте. Похоже, вскоре повторят попытку создать рабочий плацдарм на том берегу. М-да, как-то и не хочется. Место в землянке мне выделили, снаряжать начали, да бедно всё. Хорошую и вполне рабочую «мосинку» с прицелом нашли, дальше маскировку я уже сам ладил. Устроили меня в землянке у тыловиков, они тут рядом хлеб пекли, так что я всегда был при горячем хлебе. Стоит отметить, что многим из тех фронтовиков из госпиталей, что со мной прибыли, дали звания, в основном младших сержантов (не хватало младшего командного состава), и назначили командирами отделений. Меня, хвала Всевышнему, такая участь миновала. Штрафник, относились с подозрением, хотя вроде как по бумагам я всё искупил. Я и сам так считаю. Никакого наступления на Москву не планировалось, те две наших армии под Ржевом перемалывали в котле, резервов нет, они все тут, у Сталинграда. Так что наступления на Москву Шапошников боялся зря, тот оберст это ясно доказал. Всё решалось тут, в Сталинграде. Я делал вид, что шью маскхалат, а у меня был готовый, и как раз под цвета осени. Дождь закончился, тучи разбежались, и выглянуло солнце, чему бойцы были не рады: хорошая погода к авианалёту – верная примета, сам по личному опыту знаю. Однако немцы не прилетели: видать, как и у наших, развезло аэродромы, ждали, пока подсохнет. Винтовка была хороша, но патроны мне выдали обычные, а не специальные. Пришлось старшине и снабженцу побегать, но нашли целый ящик с нужными калиброванными патронами. Я его весь и прибрал. А вот моя учётная книжка снайпера осталась в штабе дивизии, не вернули, внесли её в списки. Я опасался, что потеряют, просил отдать, но меня заверили, что она будет в полной сохранности. Три дня дивизия, по сути, заново формировала полки, командиры прибывали не так быстро, как бойцы, но теперь у всех трёх полков командиры уже есть. Мой взвод тоже пополнялся, небыстро, по значкам ворошиловских стрелков смотрели, но из обученных и с опытом были лишь я да старший сержант Нефедов, тоже из госпиталя, с его тринадцатью официально подтверждёнными. Он и стал командиром взвода. Вполне толковый малый, начал обучать бойцов, пары создал. Я по мере сил помогал ему. Он меня неофициально замом своим сделал. Не обрадовал. Во взводе всего два командира и было: Нефёдов да младший сержант Осипов. Последний из Куйбышева, доброволец, хотел научиться уничтожать немцев. Принял пока первое отделение, гонял свои четыре пары. * * * Очнулся я от шума. Открыв глаза, слегка повертел головой, но голоса не подавал: в развалинах могли быть как наши, так и немцы. А я блокирован, не вырваться: по сути, свободны плечи и голова, остальное под завалом. Неподалёку тело моего напарника. Артиллерией нас накрыли. Я тут уже второй час кукую и думаю, что делать. Груду кирпичей в хранилище не убрать: во-первых, оно полное, а во-вторых, если часть убрать, гора дрогнет и произойдёт оползень, а от этого мне точно хана будет. Хорошо, что вообще цел остался. Уже в курсе, что попал в «карман», и меня чуть придавило, да так, что не пошевелиться, но без серьёзных травм и переломов. В общем, если откопают, буду дальше воевать. А вот напарнику хана, тело изломано. Он на себя всё принял, меня так, краем зацепило. А наших я не ждал: мы на охоте были, в серой зоне, ближе к позициям немцев. Сегодня девятое декабря. Может, и бред, но это третий штурм Сталинграда, в котором я участвовал. Да, вот такой я живучий. Я не считаю, что мне не повезло, наоборот, я чертовски живучий и везучий. В проёме показалась рожа под каской, осмотрелась. Ну, так и есть, немцы любопытничают. Я прикрыл глаза и, поглядывая на немцев через узкие щёлочки, притворился мёртвым: рассмотреть меня в этих обломках, под такой маскировкой, довольно сложно, я ведь весь покрыт толстым слоем пыли и грязи. Честно говоря, покрывавшая моё лицо маска из кирпичной пыли и бетонной крошки вызывала жуткий зуд, а я даже не мог освободить руку, чтобы банально почесаться. Какая же это мука! Кстати, Сталинград уже три дня как полностью окружён. Уже началась его планомерная зачистка, хотя немцы дрались за каждый подвал или остатки построек. Мы их тут месяц додавливать будем: с боеприпасами и питанием у них порядок, запасы сделаны, воюют ожесточённо. Те немцы, что были не в городе, отброшены где на тридцать километров, где на сорок, но там не наша дивизия работала, мы чисто по городу. За эти два месяца состав снайперского взвода нашей сотой дивизии сменился трижды, я там единственный ветеран, до сих пор служу. Три медали «За отвагу». Почему-то мне крайне неохотно подтверждали уничтоженных немцев, хотя официально уже сто шестьдесят есть, да и с наградами было так же: писали на ордена, а давали медали, да и те со скрипом. Последнюю, третью, я получил за два дня до этих боёв. Должен сказать, что эти два месяца были самыми страшными для меня в этой войне. Даже вспоминать не хочу, хотя уникальный опыт городских боёв, да и боёв вообще, я получил изрядный. Наработал опыт снайпера, больше полутысячи врагов настрелял. По примерным подсчётам, с начала войны я лично уничтожил порядка полутора тысяч солдат и офицеров врага. А по официальной статистике у меня отщёлкано сто шестьдесят шесть врагов. Причём это не только немцы, но и итальянцы, которых я выцеливал с немалым удовольствием. Девять точно уничтожил, а такой скромный счёт потому, что на передовой они редко бывали. Как ни избегал я подобного, но в этот раз меня закинуло в настоящий АД. По сути, выжить я не должен был. Не для этого ли меня и включили именно в эту маршевую роту? Я думаю, так оно и есть, но я выжил вопреки чужим планам. И если вам говорят, что снайперы в атаки не ходят, а работают за спинами товарищей, выбивая пулемёты и другое оружие, чтобы атака была успешной, не верьте. Я четыре раза ходил: заставляли. Рядом падали убитые и раненые товарищи, а я выживал – ни царапинки. Этот напарник, что сейчас лежит рядом с пробитой головой, у меня восьмой. Вообще, за войну я ни разу не был ранен, травмы и контузия не в счёт. Даже сейчас, по сути, сильно не пострадал, только обездвижен. Я был тепло одет, но, сжатый ледяными кирпичами, серьёзно промёрз и уже простыл: нос забит, дышу через рот и с трудом сдерживаю кашель. Уже думал: всё, конец мне, пора звать хоть кого-нибудь. Немцев не хотелось. Даже описывать не желаю, что они делают с нашими снайперами, если живыми ловят. Сам видел. Осыпая кирпичи, в полуразрушенный полуподвал, где я лежал, спустились два немца с карабинами. Утеплились, как могли, частью в гражданское. Они приметили моего напарника, точнее, его овечий, пусть и грязный, полушубок. Зима серьёзная была, любой мех в дело шёл, а тут почти целый полушубок. Немцы начали шебуршиться, снимая с моего напарника полушубок, и тут с шумом осыпающихся кирпичей и кусков льда на них прыгнули двое в наших маскхалатах. Ещё трое поддерживали их сверху. Я с облегчением прокашлялся (долго терпел), чем явно напугал разведчиков, осматривающих тела оглушённых немцев. – Помогите… – попросил я. – О, никак наш… – сказал один и, осмотрев меня, озадаченно протянул: – Эк тебя засыпало… Очнулся я уже в медсанбате, причём не моей, чужой дивизии. Вырубило, пока несли, а точнее, волоком тащили на немецкой шинели к своим. Сам я пошевелиться не мог: затёк. Кстати, обе винтовки, мою и напарника, откопали и прихватили с собой, хотя они побиты и не годны к дальнейшему использованию: это для отчётности, сдать надо. Кто я, уже было известно, в дивизию сообщат. Простыл я более чем серьёзно, хорошо, что обошлось без обморожения. Что удивительно, корка грязи на лице защитила лицо, даже нос не обморозил. Меня отмыли, осмотрели – синяков множество, но живой. На второй день я даже сам ходить мог, хоть меня и скручивало от приступов кашля. Слабость, озноб, потоотделение, из носа течёт – словом, все прелести простуды ощутил. А чуть позже меня на санях, обложив соломой и шкурами, отвезли уже в медсанбат нашей, сотой дивизии. В госпиталь решили не отправлять, тут вылечусь. Понять командиров дивизии можно: отправишь в госпиталь – и поминай как звали. А я пользовался уважением, уже известен, не трус и всегда готов своих прикрыть. Напарника похоронили без меня, ещё в первый день, как к своим вывезли, я в горячке метался, так что не присутствовал. Лежал в жарко натопленной землянке, тут два десятка таких простуженных, были и те, кто простуду не переживал. Она тут как бич, что есть, то есть. Кроме того, я потерял тут шприцы и последнюю упаковку пенициллина. Договорился с моим лечащим врачом, что выдам ему запас, пусть меня уколет и самых тяжёлых из простуженных. Врач обещал, шприцы и лекарство забрал, ушёл – и ничего. Меня не уколол, других тоже. Двое умерли. На его объяснение, что это лекарство другим было нужно, мне глубоко наплевать. Я пообещал себе эту тварь кончить. Назло ему выкарабкаюсь. Я вылечился и пятого января нового, уже сорок третьего года был выписан из медсанбата. Правда, на меня с подозрением поглядывали. В медсанбате был убит врач – ножом, представляете? Нашли его утром, когда тело уже окоченело. Работала прокуратура, но свидетелей не было. От упаковки восемь ампул осталось – едва десять процентов. Куда делось остальное, не знаю и знать не хочу. Это в бою я готов жизнь отдать за товарищей, но, когда лечился, своя рубаха была ближе к телу (уж извините за такой приступ слабости), а эта сволочь меня кинула. И мне безразлично, что, мол, другим нужнее, каждая капля лекарства на счету. Это моё, и я решаю, как применять. Мне бы уколол – и забирай остальное, я не против. Но тот решил по-своему, чем и определил свою судьбу. А на подозрении я был, потому что у меня, как и ещё у пятерых, не было алиби: ночью дважды ходил в туалет. Но о том, что я пенициллин ему передал и из-за этого возник конфликт, никто не знал, кроме меня и самого военврача: мы общались тогда с глазу на глаз. И врач, кстати, хранил это в секрете и сам назначал и ставил уколы, не сообщая при этом, что колет: понимал, что отберут, как только узнают, тут это немалая ценность. Тем не менее он привлёк внимание большим процентом выздоравливающих бойцов и командиров из тех тяжёлых, которых отправляли в тыл. Это привлекло внимание, по медсанбату зашастали комиссии. Впрочем, мне на это уже наплевать, чувство мести я утолил, хоть что-то из своего вернул, и даже думать об этом негодяе не хочу. Хотя если с другой стороны посмотреть… А вот не хочу смотреть. Я вижу всё со своей стороны, и вижу, что правда за мной. Данное слово нужно держать, а он мне его дал, но обманул. Я убил не врача, который спас множество жизней (глупо отрицать очевидное), я убил кидалу – именно так я смотрел на эту ситуацию. При других обстоятельствах рука бы у меня не поднялась на врача. Но тут я слово дал, а я то, что себе пообещал, непременно выполняю. Ладно, помер и помер, отравившись сталью. Наплевать. Надев ватные штаны и полушубок (это редкость среди бойцов, но нас, снайперов, отлично снабжали), я двинул в штаб дивизии. А там с ходу комдив. Он прежний, живучий такой: половина командиров штаба сменилась, ранены или убиты, а этот живчиком. Вот он и наградил меня четвертой медалью, уже «За боевые заслуги». Было за что. Я обещал убить немецкого снайпера, тяжело ранившего комиссара дивизии, и сделал это. Награда уже недели две меня ждала, почему-то в медсанбате этого делать не стали. Я вернулся в свой взвод, а тут только треть личного состава мне знакома, остальные новички. Ну, теперь нужно получить новое оружие. Смог найти на складе почти новую и качественно сделанную винтовку СВТ с оптикой. Мне вернули мои вещи, хранившиеся во взводе, но там мелочовка одна, ничего важного я не держал. Вот так и стал готовиться к новым трудовым будням снайпера на этой войне. Как был я простым стрелком-красноармейцем, так и остался. С помощью дрона, направленным микрофоном я подслушал, как начальник штаба дивизии говорил с начальником разведки о том, что насчёт меня приказ сверху спущен. Это всё и объясняет. Да наплевать, главное до конца войны дожить, что с такой профессией не самое простое дело. Я уже делал попытки уйти в тыловики или в снабженцы, даже на освободившееся место ротного старшины – не получилось. И подкуп не помог, по рукам моим помощникам надавали, одного так и вовсе в окопы сослали, чтобы голова проветрилась. Не зря сослали, проветрилась – пуля в лоб. Начали вводить погоны, приказ официально зачитали, даже в медсанбате, что вызвало гул разговоров и обсуждений. Разговоры об этом ходили и раньше, но всё же у многих если не шок вызвали, то близко. Золотопогонниками мы стали, раньше били их, теперь сами погоны носить будем. В общем, ввели, но пока новая форма не прибыла, ходим в старой. Кто-то из франтов самодельные делает, но я к таким не отношусь. Прибудет форма – переоденусь, но пока нафиг не надо. Ладно, что там дальше? Сталинград наши взяли три дня назад, я ещё в медсанбате находился. Немцы капитулировали. Почти стотысячная группировка, шесть генералов и Паулюс, он и тут был. Наши праздновали, в Москве был салют. Дивизия была выведена в резерв, пополнялась и отдыхала – заслужила, получив звание восемнадцатой гвардейской Сталинградской. До немцев было километров пятьдесят, там проходила линия фронта – именно на такое расстояние от города (или того, что от него осталось) их отогнали. Что касается остального, то Новороссийск взят, Крым пока не освободили: все силы кидали под Сталинград. На остальных фронтах скорее сдерживали, находясь в обороне, так что по сравнению с летом сорок второго сильных изменений не было: где-то немцы продвинулись, но не сильно, шли бои местного значения. Как сказал комиссар дивизии: кто победит, решалось тут, в Сталинграде. И знаете, подумав, я понял, что он прав. По сути, тут, в Сталинграде, мы сломали хребет вермахту. Да, под Москвой тоже нехило им накостыляли, рухнул миф о непобедимости немцев, но именно здесь всё окончательно решилось. Теперь мы их погоним.