– Это что такое?! – Карта с информацией, нанесённой по свежим данным, что стекаются к нам из штабов армий. – Я знаю, что это такое, мне не нужно сообщать прописные истины! Почему на ней общедоступная информация? Мне говорили, что ты ас разведки. Я давно, ещё два месяца назад решил, что всё это пора заканчивать. В дивизии меня два месяца особо не трогали, дрон я не гонял, а тут вот решили использовать вовсю. Да только не получится. Я облом с охраной госпиталя не прощу. У меня там только всё складываться началось с одним врачом, девушкой лет тридцати, а тут такое. – В дивизии да, был, но это несложно, имея в штабе немецкого корпуса своего человека, передававшего мне сведения. Сейчас такого человека нет. И я не понимаю вашего возмущения, товарищ подполковник. Работа выполнена вовремя, вся информация, полученная из свежих данных, нанесена. – Этим данным дня три-четыре, а некоторым и вовсе неделя. Эта карта не соответствует действительности. – Отрицать не буду, вам виднее. Я сделал всё, что мог, располагая имеющимися у меня возможностями. Более свежих данных из разведотделений штабов армий не поступало. – Мне обещали – мне дали слово! – что с тобой я буду иметь свежие данные по всей линии фронта с опозданием максимум на пару часов. А пока я что-то я не вижу отдачи. – Товарищ подполковник, а какое отношение имеют ко мне чужие обещания? Мне кажется правильным, когда тот, кто обещает, тот и делает. Я за чужие обещания ответственности не несу. – Пошёл вон. Козырнув, я покинул кабинет. Ну вот, карты раскрыты, можно спокойно работать дальше. Я догадывался, почему меня сюда так тянули, да ещё и по отделениям гоняли. Потому и пытался соскочить, да вот не получилось. Ладно, дальше видно будет. Впрочем, несмотря на резко проявившуюся после того нашего разговора неприязнь Баталова ко мне, я продолжал работать. Пролетел апрель, наступил май, и вот седьмого мая меня снова дёрнули в отдел кадров. Направляют в столицу, там решать будут. Да задолбали уже дёргать туда-сюда. Хотя, конечно, грех жаловаться: лютые морозы и вот эту весну с немалым паводком я просидел в тёплом кабинете (ну, относительно тёплом, буржуйку топили), а не на морозе, а потом в грязи бегал, как многие на нашем фронте. Брр. Я сдал все дела, получил направление, попрощался с парнями и, не заходя к Баталову, поездом отбыл в столицу. Тут уже нормально эшелоны ходят, и даже пустили пассажирские поезда – дважды в неделю, но пока только до Тулы. В столице я выяснил, что меня направляют аж на Карельский фронт. Это явно Баталов помог: три последних дня он с довольной рожей ходил, а мы-то всё понять не могли, чего это он. Знал, гад, что я морозы не люблю. Нет, не то чтобы не выношу, просто не люблю. Впрочем, я вполне морозостойкий и, главное, финнов не люблю, а там в основном они стояли и немцы, так что назначению я даже рад. Меня направляли в штаб Северного фронта, а там, на месте, уже определят куда. Овечий полушубок я не сдал, причём у меня и второй есть, от бандитов, да и маскхалаты сохранились. Сейчас лето пролетит, нормально поработаю, да и зимой я особых проблем не ожидал. Хотя, конечно, там своя погодная специфика. Зато на собачьих упряжках покатаюсь. Покинув здание с новым назначением, я не спеша двигался по улочке, решив переночевать в городе и посетить рынок, а то за зиму совсем запасы подъел, нужно восполнить. И тут меня окликнули со спины: – Товарищ командир, попрошу вернуться. Обернувшись, я увидел дежурного и, предчувствуя неприятности, направился обратно. Предчувствия меня не обманули, я оказался прав: мне выдали новое назначение. Информацию по месту службы получил прямо тут, в Москве, а направляли меня на Юго-Западный фронт, в шестую общевойсковую армию, пятую гвардейскую танковую бригаду заместителем начальника штаба по разведке – если проще, ПНШ-2. Вот так через полчаса я вышел уже с новым направлением. Впрочем, планов на завтра не изменил. Идя по улице, я размышлял о том, кто мне только что так подсуропил. Явно же кто-то узнал, что я прибыл в Москву за новым назначением, и успел изменить. Я понял, куда меня кинули: скоро произойдёт Харьковская катастрофа, и я, видимо, приму во всём этом непосредственное участие. Тут рядом со мной остановилась эмка. Глянув на маршала Шапошникова, я вздохнул и, открыв дверь, сел рядом. Первый вопрос был: – Ты почему награды не носишь? – А вы попробуйте с ними по Москве пройти. Двух медалей и Красной Звезды хватит. Я так понимаю, новым назначением вам обязан? – Нечего тебе сидеть на фронте, где мало что происходит. А там большие дела ожидаются. Повезло, что мой порученец случайно заехал в это управление. Узнал тебя. Пока мы разговаривали, машина стояла, водитель вышел и прогуливался неподалёку. На переднем сиденье сидел вполоборота капитан (с ним я тоже поздоровался) – видимо, тот самый порученец. У-у-у, глаза бы мои его не видели. – Наверное. На Харьков пойдём? Оба командира насторожились. – А ты откуда знаешь секретные сведения? – спросил маршал. – А куда ещё? Только насчёт этой операции у меня плохие предчувствия. Жопа там будет, большая и негритянская. Не знаю, как и что, но советую уже сейчас готовиться. Не умеем мы пока наступать, не умеем. А мои предчувствия всегда оправдываются, потому и жив до сих пор. – Без твоих советов обойдёмся. Хотя, конечно, многое там… странно. Ладно, в ту сторону через час вылетает транспортный борт, думаю, место тебе найдётся. Это все твои вещи? При мне были вещмешок и шинель, переброшенная через сгиб руки. Днём ещё ничего, а ночью холодно, без шинели никуда. – Да, с эшелона сразу сюда. – Хорошо. Василий, позови водителя. Машина тронулась, и мы продолжили общаться, пока Шапошникова не привезли к месту его службы. Порученец остался. Он сопроводил меня на аэродром и посадил в самолёт. Жаль, рынок я не смог посетить, но ничего, будет ещё возможность, а запасы пока есть. Чёрт, да я холодца только половину тазика съел, а у меня их два. Это потому, что холодно, такие блюда для жарких дней лета хороши, так что к концу лета я опустошу оба тазика, я себя знаю. А для холодов сало хорошо, вот оно у меня в основном и уходило: бутерброды делал, да и делился иногда. Старый «дуглас», набирая высоту, потянул на юг. А место мне досталось шикарное. Другие командиры, включая двух генералов, расположились на узких лавочках, все места заняты, а я полулежу на мягком – на мешках с корреспонденцией. Её охранял политрук, но на него рявкнули, и он отступил, нехорошо поглядывая на меня. Ещё на взлете я заметил, что полёт меня как-то убаюкивает, так что, подложив одну руку под голову, вскоре заснул, лёжа на спине. Проснулся я от тряски, шума и работы пулемёта. Самолёт был военно-транспортным, рядом с хвостовой частью висел в люльке стрелок, и вот сейчас этот стрелок садил по кому-то длинными очередями. Открыв глаза, я осмотрелся. Большая часть пассажиров лежала на полу, в стенках самолёта с дробным стуком то и дело появлялись отверстия. Понятно, нарвались на немецкие истребители. Я тут же прикрылся с двух сторон мешками: их пулям сложно будет взять. Это сколько мы летим? Уже недалеко от линии фронта? Похоже, что так. А тут очередной обстрел – и один мешок вырвало у меня из рук одновременно с ударом в бок. Попали, гады, но в секретные бумаги, сам я отделался испугом. Впрочем, как оказалось, отбились. Стрелок замолчал, перезаряжая пулемёт, а мы, чувствовалось, пошли на посадку. Как выяснилось, пара истребителей (не «охотники», те сопровождали девятку бомбардировщиков) атаковали нас уже у самого места прибытия. Мы благополучно сели на том самом аэродроме, куда и летели. Вслед за нами, шумя моторами, шло на посадку дежурное звено из трёх советских истребителей – они немцев и прогнали. Механики и лётчики принялись осматривать наш самолёт, а в санитарную машину грузили трёх раненых – да, обстрел без жертв не обошёлся, но, к счастью, убитых не было. Пока стояла вся эта шумиха, я попытался выяснить у дежурного по аэродрому, куда мне дальше. Мне как-то до части нужно добраться. – В пятую танковую бригаду? – спросил один из генералов (оба генерала при обстреле не пострадали). – Да, товарищ генерал. Гвардейская которая. – Знаю, я её командир. Дай документы. – А ваши можно? – Наглый, это хорошо. Держи. Изучив его удостоверение, я убедился, что это действительно мой будущий командир – генерал-майор Михайлов Николай Филиппович. Вернув ему документы, протянул свои. Изучив их, он с весёлым изумлением посмотрел на меня. – Начальник разведки бригады? Не молод, часом? Я, конечно, в Москве просил себе хорошего разведчика, а то прежний… Под арест попал за неуставные отношения с женским полом: отказов не понимал. – Вот и у меня, товарищ генерал, – вздохнул я. – Получил направление на Карельский фронт, думал: вот радость, тихое местечко, хоть отдохну, порыбачу. Там, говорят, рыбалка замечательная – форель, сёмга… А тут в Москве развернули – и получи новое направление, причём не в штаб фронта, а прямиком в вашу бригаду. Это маршал Шапошников так меня с отдыхом прокатил. – Отдыхом? Это где ты так устал? – Две «Звезды» Героя просто так не дают. – Две «Звезды»? Погоди, ты тот самый Одинцов? – Тот самый, – вздохнул я. – Ну, узнать я тебя и не смог бы: фото твои в газетах не появлялись, только репортажи. Но вообще хорошо, будешь первым Героем в нашей бригаде. Почему твои фото в газетах не печатали, только статьи о делах славных? – Сверху так приказали. Репортажи были, но без фото. – Ясно… Надо же. Несколько часов назад в разговоре с командующим я посетовал, что из штаба армии не могут прислать нормального командира разведки: или дурни, или молодые без опыта. А тут раз – и тебя получил. А ты, значит, знаешь маршала? – Да, с осени сорок первого. Познакомились, когда я вывел из окружения весь старший курс школы младших лейтенантов в Киеве. А позже, после взрыва моста у Мценска, маршал меня лично к ордену Ленина представил. Ну, и после ещё встречались. – Ты, кстати, почему не все награды носишь? – Вы бы попробовали с ними по Москве пройтись – шагу ступить нельзя. Я уже пробовал, опытный. А так, с двумя медалями и орденом, я как невидимка: таких уже часто можно встретить, это никого не удивляет. – Раз наградили, носи. – Только не на передовой, товарищ генерал. Я ведь ещё и снайпер, четырнадцать официально подтверждённых. Люблю поползать по нейтралке, пострелять от души. – Это что, с начала войны всего четырнадцать настрелял? Генералы входят? – Нет, я лично уничтожил с полтысячи, разными способами, но в снайперскую книжку вносят только тех, что уничтожил из винтовки с прицелом. Причём подтвердить уничтожение должен нейтральный командир, не связанный со мной. – Что за идиотская схема? – Сам возмущён. Так даёте добро? – Ну, там видно будет. Идём поужинаем, а дальше на моей машине, уже ждёт. – Есть, – козырнул я. Встреча с комбригом была неожиданной, но радостной. Да и ужин на аэродроме был очень даже неплох – генеральский. Потом я почти полторы сотни километров катил на его эмке в сопровождении отделения бойцов, расположившихся в кузове полуторки. Переночевали мы в какой-то деревушке и часам к девяти утра добрались до места дислокации бригады. Бригада была вооружена американскими танками «Шерман». Поначалу эти танки понравились танкистам, но потом уже как-то нет. Как мне пожаловался комбриг, эти танки задолго до боя убили двух танкистов – механиков-водителей. Там люк по-идиотски сделан: если он открыт, то при вращении башни падает на голову мехвода – и всмятку. Мы, пока ехали, неплохо так поговорили. Но от моих слов о том, что я знаю о скором наступлении наших на Харьков, и немцы тоже знают и готовят ловушку, генерал был если не в ярости, то близко. Если уж я знал, находясь на другом фронте, то что хорошего ожидать от этого наступления? В общем, испортил я настроение комбригу. По прибытии он быстро представил меня командирам штаба, велел оформить и поставить на довольствие, показать рабочее место и подчинённых, а сам умотал в штаб армии. Пока оформлялись документы, я протянул учётную книжку стрелка, чтоб записали номер. Вообще, обычные бойцы снайперов не любят: те поползают, постреляют немцев и свалят, а вся ярость противника достаётся им – их засыпают минами и снарядами, и, разумеется, небезуспешно. Впрочем, на учёт меня поставили без проблем. Ну а после я стал входить в курс дела. А в бумагах предшественника настоящий бардак, ужас просто – мне тут на день, а то и на два работы всё в порядок приводить. Сел за стол, дал задание работникам штаба: художнику, писарю и переводчику. В общем, всем дело нашлось. Кстати, с переводчиком я договорился о практике немецкого языка. Работая в отделении Баталова, я с помощью нашего штатного переводчика неплохо поднял свой уровень языка, но преимущественно письменного: немало приходилось работать с немецкими документами, огромная практика была, и вскоре я уже справлялся без переводчика. Что касается устной речи, мы между собой разговаривали только на немецком, и я уже всё понимал, но говорил с очень сильным акцентом, вот и надеялся, что местный переводчик поможет мне справиться с этой проблемой. Он здесь один на весь штаб, в звании лейтенанта. Обещал поспособствовать. В часть я прибыл девятого мая и сразу приступил к работе, а потом три ночи до двенадцатого, когда мы двинули вперёд, проводил разведку переднего края. С учётом того, что мы стояли почти в десяти километрах от передовой, дальности хватало: напомню, у меня дрон на тридцати километрах работать мог. Впрочем, много нового я не сообщил: наши тут уже давно стоят, сами сведений набрали немало, да и воздушную разведку проводили. Я выявил несколько десятков противотанковых пушек и дополнительные пулемётные точки, это отметили и внесли в списки накрытия артиллерией. Причём предварительно проверили мои данные, а то не верили. Генерал из штаба армии вернулся злой. Он мне поверил, что немцы готовят ловушку, но никто и не думал отменять операцию, всё согласовано наверху. В общем, мы были обречены, потому что одна бригада делу не поможет.