Перевесив автомат на грудь, чтобы стрелять по ходу движения, я тихо скомандовал: – Вперед. Буквально через восемьдесят метров мы вышли на неглубокий, чуть заболоченный овражек, где в грязи возились две девушки в нашей форме. Судя по их возгласам, одна поскользнулась и упала, измаравшись. Другая, видимо, бросилась ей на помощь и тоже поскользнулась на влажном иле. Теперь, старательно поддерживая друг друга, они пытались выбраться из овражка. Но постоянно соскальзывали вниз. – Старшина, помогите им. Девушки вздрогнули от моего голоса – я его не понижал – и испуганно обернулись. – Есть! Моряки быстро вытащили два комка грязи наверх, потом один из краснофлотцев спустился и выковырял из грязи карабин, который я изначально принял за палку. – Кто такие? – Сестры из медсанбата, – пискнула чудо, что повыше. – Вас представляться по уставу не учили? – деланно нахмурился я. Дело было в том, что девчонки готовы были вот-вот расплакаться, и тут имелось два выхода. Предоставить им для этого свое плечо или изобразить строгого командира. Мараться я не хотел, поэтому выбрал второй вариант. – Сержант Марева, медсестра сто третьего медсанбата Пятой армии. – Ефрейтор Ландыш, медсестра сто третьего медсанбата Пятой армии. – Вы тут одни? – Нет, с нами три телеги раненых и военврач второго ранга Крапивин. Он с возницами и санитаром у раненых остался, а нас попросил посмотреть вокруг. У нас еда закончилась. – Много раненых? – Восемнадцать, на трех телегах. – Далеко? – Тут совсем рядом. – Пройдемте до них, посмотрим… Карабин у вас один или в грязи еще плавает? – Один, это мой, – продолжала отвечать Марева; Ландыш, после того как представилась, так и молчала, только испуганно посматривала на нас. Телеги с ранеными и уставшим военврачом действительно были близко. Медсестры, которых Крапивин отправил на разведку, ушли не более чем на двести метров. Посмотрев, кто еще был у телег, я понял, что отправлять было просто больше некого. Возницы старенькие. Санитар ходил с палкой – подвернул недавно ногу. Когда мы оказались на узкой дороге, где стояли три телеги, у одной из которых трудились возницы, к нам вышел молодой мужчина в командирской форме со знаками различия военврача второго ранга. – Кто такие? – устало спросил он, положив руку на кобуру и часто моргая покрасневшими и опухшими веками. – Командир зенитного дивизиона старший лейтенант Фролов. Мы случайно встретили ваших разведчиц. Честно говоря, более глупого решения – отправить их на разведку – я и не видывал, они даже полкилометра не прошли, как свалились в овраг. – А кого еще? Вы, извините, один или со своей частью? А то видите, сломались мы, да и еда и медикаменты у нас кончились. Помощь нужна. Многие раненые с интересом наблюдали за нашей беседой, некоторые даже стонать прекратили, прислушиваясь. – Не волнуйтесь, все будет в порядке. Помощь будет километра через полтора. Вы двигаться можете? – Сейчас колесо починят, и можно будет. – Старшина, помоги возницам. Вскоре мы продолжили путь. Дорога вела немного в другую сторону, но нам встретился перекресток, и через десять минут мы оказались в расположении. Как только я подошел к колонне, сразу стал отдавать приказы. Медведева засуетилась у новых раненых, Непейборода, уже знавший об обнаружении морячков, подготовил термосы с оставшейся кашей, а Майоров доложил о происшествиях в дивизионе. Кроме бойца, навернувшегося с кузова и вывихнувшего плечо – Медведева уже вправила – никаких происшествий не было. Далее двух моряков, включая старшину, усадили чуть в сторонке, где они, быстро работая ложками, уничтожали кашу, а третий повел двух бойцов с термосами в расположение тяжелой батареи. К одиннадцати ночи, когда дивизион переместился ближе к батарее Фадеева, у меня на руках был весь расклад. Желание прибрать к рукам тяжелые орудия так несбыточным и осталось. Немецкие артиллеристы встали на ночевку вместе с пехотным батальоном, и увести тягачи не представлялось возможным. Поэтому, как только Бутов доложил результаты разведки, я отправил посыльного Фадееву, чтобы снимал прицелы (вещь в нынешние времена очень ценная и, что немаловажно, довольно легкая), подрывал орудия и выдвигался в сторону дивизиона. Взрывчатку мы на всякий случай отправили мичману заранее, а то мало ли. Метрах в трехстах от нас грохнуло, и дошел подземный толчок. – Ого, они что, в орудие всю взрывчатку затолкали?! – удивился сидевший на водительском месте Адель. Почти сразу прозвучали еще три разрыва и последовали три толчка. – Все, подорвали, – вздохнул я. Через десять минут открылась задняя дверь и на сиденье втиснулся Майоров – это он, вместе с Фадеевым, был ответственным за уничтожение орудий и составлял акт. – Все, моряки в машинах, их оружие тоже, – сообщил он и добавил: – Можно ехать. Адель сигналом отдал приказ к выдвижению и, стронув «эмку» следом за передовой машиной третьей батареи, спросил: – Орудия точно уничтожены? – Да. Вся взрывчатка ушла. Мичман не только стволы взорвал, они аж вздулись, но еще и повредил станины и замок. Теперь их только на металлолом. Акт я составил, Гольдберг все заснял. Хотя и не сразу. У него проблемы со вспышкой были, – несколько возбужденно рассказывал Александр. Тем временем мы выехали из леса и покатили по пустой дороге параллельно фронту, подальше от места, где немцы взламывали нашу оборону. Разведчики во главе со старшиной Бутовым успели разведать этот путь да заодно узнали, что деревянный мостик через глубокий овраг – в пятнадцати километрах от стоянки – не охраняется. Перебравшись через него, мы остановились, ожидая, когда строго проинструктированные гидробойцы Фадеева, ехавшие на последней машине, обольют мост бензином и подожгут. Рвать нам его, к сожалению, было уже нечем. Когда сзади вспыхнуло зарево, мы продолжили движение. Мостик, конечно, простой, деревянный, но пока его восстановят, пока пустят войска – время, это все время. Под дневную стоянку я выбрал небольшой лесок в трех километрах от села Гришино. Даже не села, а скорее, большой деревни из двадцати шести домов. Успели мы вовремя, как раз начало светать. Приказав замаскировать технику, я отправил в деревню разведку. Узнать, что там и как. Пограничники, прикинувшись окруженцами, узнали от деревенских, что немцы там были. Но давно, еще вчера утром, прошла длинная колонна немецкой техники, следуя за отступающими советскими войсками. Потом проехала пара мотоциклистов, последней – колонна грузовиков, и это все. Пограничники, доложившись, ушли спать. Я тоже завалился на боковую, предварительно приказав усилить посты и выдвинуть наблюдателей подальше от леса. Разбудил меня днем дежурный по дивизиону лейтенант Александров. – Стрельба слышна, товарищ старший лейтенант, – доложил он. – Где? Когда? – протирая лицо и зевая, спросил я. – От деревни, где были рано утром разведчики. Ближайший пост доложил, что сперва было слышно множество моторов, включая что-то тяжелое, дизельное. Потом стрельба. – Бой? – Не похоже, скорее пугали кого-то. Пару раз коротко пролаяли пулеметы, вроде наши. Но все-таки не бой. Что-то другое. – Хм, объявляй дивизиону подъем. Разведчиков к деревне, пусть узнают, кто у нас тут под боком устроился, – и, посмотрев на часы, вздохнул: – Черт, час дня всего. Пока дивизион просыпался и умывался, приходя в себя, неожиданно быстро вернулись разведчики. Даже пяти минут не прошло. Кроме Бутова и двух его подчиненных ко мне подошли все командиры. Посмотрев на двух связанных немцев, что привели разведчики, и девочку лет четырнадцати в разорванном платье, которую била крупная дрожь, я приказал: – Докладывайте. Доклад был короткий. Когда разведчики выдвинулись и прошли мимо дальнего поста наблюдения, они заметили бегущую по полю девчонку, которую с улюлюканьями догоняли двое немцев. Разведчики залегли, наблюдая за дальнейшим действом. Немцы девчонку догнали, сбили ног и пока задирали ей платье и возились со своей амуницией, разведчики воспользовались ситуацией, приблизившись на дистанцию броска к ничего не замечающим и увлеченным насильникам. Так и получили мы пленных и девчонку, которую, кстати, на середине доклада увели наши медсестры. Расспрашивать ее все равно было невозможно. Девчонка была в глубоком шоке. Я тяжело осмотрел несостоявшихся насильников, которые под злыми взглядами бойцов, слушавших доклад, съежились. – Серебряков, расспроси у «языков», что это за нашивки у них на плечах? – велел я переводчику, рассматривая нарукавный желто-зелено-красный щиток и пытаясь вспомнить, что он означал. После коротких переговоров, пока я изучал документы пленных, Серебряков повернулся ко мне: – Они немецкий еще хуже меня знают. Это литовцы из отдельного добровольческого батальона. – Литовцы?! – я почувствовал, как мои губы невольно раздвигаются в довольном оскале. – Да. Их батальону было сообщено, что тут нет советских войск. И был приказ перекрыть часть территории постами и секретами наблюдения, чтобы перехватывать небольшие группы окруженцев. – А большие? – …Немцы не считают их полноценным воинским подразделением, скорее полицейским, поэтому при обнаружении большой группы советских окруженцев они должны вызывать подкрепление. – Что они делают в деревне? – …Они говорят, что наводят там свой порядок. Что именно – говорить отказываются. – Убиваете и насилуйте? – спросил я у пленных. – Только не надо делать вид, что не понимаете меня. – Нэ понимайт, – отрицательно затряс головой тот, что был покрупнее. – Дану?! Прикинув, кто из пленных хлипче, я спокойно встал с подножки грузовика, на которой сидел, и, подойдя к более крепкому, вогнал эсесовский кинжал ему в живот, делая широкий разрез. Жалости к ублюдкам у меня не было никакой. Схватив за шиворот второго, я мордой ткнул его в вывалившиеся кишки. Моя быстрая расправа вызвала шок у бойцов дивизиона, но смотрели они молча, мало кто отвернулся от неприятного зрелища. – Будешь говорить? Или тебя освежевать, как и напарника? – Я все скажу, все-о-о!!! – на чистом русском завопил пленный, когда я оторвал его от раны. Почти сразу его скрутила судорога рвоты.