Погода стояла хорошая, и мы быстро добрались до координат места встречи. На базу флота сразу ушло короткое сообщение, что мы на месте и воды вокруг пусты. Взор тоже ничего интересного не показывал. Ну, кроме того, что в зоне его видимости на дне лежали аж два судна, оба парусные, судя по пенькам от мачт. В трюме одного оказались серебряные слитки. Я бы заинтересовался, если бы не глубина в этом месте – чуть больше километра. С базы пришло сообщение: приказали ждать. Приказали – подождём. Мне было чем заняться. Да и старпом гонял команду, пока лодка лежала в дрейфе. Зенитчики бдели у орудий, готовые открыть огонь: я не доверял пиндосам, вполне могли устроить тут засаду. Из субмарин вряд ли: знали, что хоть десять нагонят, победа за мной будет. А вот массированному налёту мне, кроме как срочного погружения, противопоставить было нечего. Это я напоминаю об авианосцах, которые у них были. Зачем меня топить? Да много может быть причин. Причём у британцев их куда больше, они всё ещё не могут прийти в себя, после того как я у них побывал. Однако кто именно там повеселился, они пока не знают, их секретная служба очень хорошо хранит свои секреты. Если обнародуют, мне, конечно, достанется, но и им влетит так, что многие полетят с постов, а то и в тюрьме окажутся, а кто-то, может, и приговорён будет, так что рисковать они не будут. Наверняка все бумаги уничтожили, исполнителей подчистили и сами забыли. Они тут ни при чём, и точка. Нам это тоже выгодно: сделали вид, что мы тут ни при чём, даже официально посочувствовали. «Нам» и «мы» – это я о себе и Союзе. Вот так мы и ожидали. Лишь к вечеру этого дня на горизонте появился лёгкий дымок. С мостика мы видели вокруг не далее чем на восемь морских миль, а Взор мой работал за дальность прямой видимости, так что я заметил британский эсминец, которого явно послали за нами, раньше, чем его засекли сигнальщики. Удобная шутка этот Взор, и какие всё же нехорошие эти святые – лишать меня подобного. Почему послали эсминец, а не связались с нами? Наверняка должны были передать позывной и коды шифров для связи. Это я выяснил, когда мы опознались с эсминцем и он подошёл ближе. Я внимательно наблюдал за кораблём и особенно за командой, но они, кроме любопытства, никаких негативных чувств к нам явно не испытывали. Эсминец действительно послали сюда в качестве связного. К слову, корабль был одного типа с тем, что находился у меня в Хранилище. С эсминца спустили шлюпку, которая подошла к борту моей лодки и доставила меня с сопровождающим командиром на британский боевой корабль. Его капитан меня встречал. Думаю, причина того, что отправили именно меня, заключалась ещё и в том, что я полиглот, о чём достаточно хорошо известно, а это значительно облегчит совместную работу. Капитан передал мне приказ от контр-адмирала (сам не могу поверить в тот бред, что вынужден подчиняться американскому адмиралу) и на словах посвятил в суть дела. Оказалось, никто и не говорил, что я буду действовать совместно с эскадрой союзников. Адмирал, которому было известно, что именно я провёл постановку мин на фарватере Тронхейма (видимо, наши похвастались), решил, что я смогу повторить подобное, и договорился с нашими, что меня с моей лодкой направят в его распоряжение. А те и рады стараться. Нет, я не возражаю, одно дело делаем, но с пиндосами связываться – себя не уважать: что они, что наглы, предадут и не поморщатся. Это сейчас им выгодно с нами сотрудничать, а случись что, я со своими подчинёнными могу и не вернуться из этого похода. Тут чуечка впервые и показала свой норов. Так вот, моя задача – установка мин. Установщик не должен подвести: команда в моё отсутствие уже четыре раза проводила установку мин во вражеских водах, и проблем не было. Значит, имела место быть удачная модернизация, что они и проверили на личном опыте. После установки минного объёма мне предписывается занять засадное место у входа в фарватер и, если подойдёт кто-то из тяжёлых крейсеров немцев, торпедировать. То есть эскадра будет загонять, а я добивать. Если не торпеды, то на минах подорвутся. На мой взгляд, план неплох, если не вспоминать о минах вокруг входа в бухту. Причём после моей последней акции немцы установили ещё несколько минных полей, видимо, опасаясь повторения. И то, что вход теперь обычно стерегут несколько сторожевых кораблей, а под водой обязательно находится подводная лодка, осуществляющая те же сторожевые функции, только подтверждает это. Так как припасов у меня было на три недели похода, а питьевой воды едва на две, я поинтересовался сроками засады. На это капитан эсминца пожал плечами: пока не поступит приказ, что я могу покинуть засадную позицию, покидать её нельзя. На этом всё. К слову, ужин на борту накрыли отличный. Я не один был, взял особиста, он немного английский знал и изображал моего старпома. Поужинали хорошо, но пока нас на шлюпке везли обратно, британский капитан едким тоном комментировал наши манеры за столом, заявляя, что у нас их вообще нет. Как интересно! Мы с особистом не брали руками жаренные с чесноком куриные ножки и не жрали их, причмокивая, как это делал сам командир эсминца. Говоря о нас так, он поднимал свой авторитет среди команды и опускал наш. Некрасиво, очень некрасиво. Я обещаю ему это припомнить. Эсминец дал ход, мы тоже снялись с места и на максимальном ходу направились к месту работы. То-то здесь назначили место встречи: до Тронхейма отсюда около суток пути. На борту всё было в порядке. Наступал вечер. Я прошёл к помещению радиста и постучался – правила вежливости. Марина, которая, глядя в зеркальце, работала кисточкой с пудрой, тут же всё убрала и разрешила войти. Она была на боевом посту: сидела с наушниками на голове и слушала эфир. – Лейтенант, красоту будем наводить в мирное время, а пока выйдите на частоту… – И я продиктовал частоту, на которой сидел радист эсминца. Велев Марине переключить в режим радиотелеграфа, я взял трубку. Радист на эсминце тут же встрепенулся и начал записывать. – Капитан Мальцев благодарит коммандера Стоуна за отличный ужин. Капитан Мальцев несколько удивлён тем, что коммандер решил отбросить столовый этикет и вёл себя за столом… Капитан Мальцев напоминает коммандеру Стоуну, что он не в хлеву родился, чтобы всё за ним повторять. Благодарю. Я вернул трубку Марине, которая смотрела на меня большими глазами (а английский она знала). Повернувшись, я чуть не столкнулся с особистом, котрый тоже внимательно слушал. – Жёстко, – покачал он головой. – Хотя и правдиво. Не боишься международного скандала? – В штабе флота в курсе того, как я отношусь к союзникам. И если решили направить к ним именно меня, значит, предполагали нечто подобное. – За что же ты их так не любишь? – А я не рассказывал? – удивился я. – Нет. – Тогда расскажу, кому любопытно. Через минуту буду в кают-компании. В это время радист эсминца сбегал к Стоуну, успев по пути дать прочитать сообщение паре знакомых, не видя в этом ничего серьёзного. А уж как покраснел капитан эсминца, как бесился и топал ногами от злости – не описать. Но эсминец уже разогнался до двадцати пяти узлов и, не снижая хода, продолжал уходить. Стоуну пришлось проглотить завуалированное оскорбление. Я же переоделся в повседневную форму, привычно убрав парадную в Хранилище. Надо будет кортик начистить, а то блеск теряет. В кают-компанию уже набился народ: слух разнёсся по отсекам боевого корабля, и здесь собрались самые авторитетные матросы, которые и до остальных доведут то, что я скажу. Все тут не уместились, едва десяток человек. Причём была и Марина, занимала самое козырное место, а в радиорубке сидел всё тот же молодой матрос, которого Марина натаскивала по радиоделу, чтобы он мог заменять её. Я сел рядом с девушкой. Крутое и горячее, даже, как мне показалось, пышущее жаром бедро прижалось к моей ноге, отчего мысли путались. Я что, влюбился? Я тряхнул головой, приходя в себя, и, осмотрев слушателей, начал: – Хотите услышать, как война началась? Что ж, это информация не секретная (особист, не морщись), но о ней не распространяются. Поэтому я надеюсь, что после моего рассказа вы поймёте, почему я так не люблю наглов и пиндосов (вы уже знаете, что именно так я называю наших союзничков). Мне потребовался час, чтобы довести до своих моряков основные тезисы как британской политики, так и политики США. Я объяснил, что именно Англия спровоцировала нападение Гитлера на нас, так как не желала воевать в одиночку с сильным противником. Гитлеру тоже особо этого не нужно: задавил бы британцев и уже тогда мог за нас приняться. Обширные территории Союза его действительно влекли, но воевать на два фронта его принудили именно британцы. Причём за всю историю России они часто проделывали подобное, вот и сейчас сработало. По сути, мы воюем за их интересы, ну и за свою свободу. С американцами же у Гитлера чисто деловые отношения: половина заводов в Германии принадлежит гражданам США. В общем, загрузил я команду серьёзно, они и не подозревали, что нас фактически втянули в эту войну. И кого же такое обрадует? Остаток дня я потратил на фехтование и на учёбу со штурманом. Потом принял душ (опреснительная установка работает, её чистят и обслуживают при каждом возвращении из похода) и направился спать. Ночью старпом вахтенный: после Москвы у меня снова времена суток поменялись, и теперь я днём на лодке командую, а он ночью. * * * Утром после завтрака я принял командование лодкой. Было уже недалеко, но движение здесь оказалось неслабое, приходилось скрываться под водой, пропуская рыскающие тральщики и немногочисленные эсминцы. Что-то немало их тут носится, с чего бы это? Немцы решили провести крупный конвой и проверяют маршрут? Может быть, весьма даже похоже. Однако отправить сообщение я не мог: у нас радиомолчание на борту. Весь день ко мне подходили матросы и старшины, и все их вопросы касались одного: действительно ли британцы так поступали? Я подтверждал, прямо заявляя, что они нам союзники, пока война идёт, а как победим, всё сразу изменится – станут врагами. Так что имейте это в виду. Мой авторитет не только в команде, но и на флоте был непререкаемый, поэтому верили и обсуждали. Хорошо, что в этом походе не было нашего комиссара, он слёг в больницу с аппендицитом: за два часа до выхода начался приступ, и его срочно отправили в госпиталь. Когда мы покидали залив, получили сообщение, что он благополучно прооперирован. Вот он бы тут агитацию провёл: комиссар был из тех, кто к союзникам хорошо относился – мол, братья навек. Шли мы, соблюдая режим радиомолчания. Однажды нам встретился шедший в нашем направлении немецкий эсминец с гидролокатором, который просвечивал воду в разных местах. Это оборудование пока особо не распространено, но у этого эсминца оно было. Нам пришлось срочно ложиться на дно, а глубина тут сто десять метров. С нашей максимальной соткой корпус трещал, но выдержал. На фоне дна нас не обнаружили и ушли, а мы направились дальше. Когда мы подошли к месту наших будущих боевых действий, начало темнеть. На фарватер я вышел так же, как и в прошлый раз. Похоже, немцы и не поняли, как это произошло, а шум прибоя забивал эфир помехами, не давая возможности услышать наши электромоторы (мы шли в позиционном положении). Да уж, мин немцы тут накидали – просто держись. И фарватер стал не прямой, а зигзагами; вот, наверное, лоцманы вешаются. Думаю, они решили, что я в прошлый раз через фарватер прошёл, а сторожевой корабль моё появление ушами прохлопал. Оттого сейчас и охраны куда больше. Я поставил все двадцать мин с тем же заглублением – на крупные боевые корабли или суда с большой осадкой. Но уходить не стал, а направился по фарватеру к выходу, к аж трём сторожевым кораблям, два из которых были противолодочными. Плюс была подводная лодка, причём относившаяся к малым, которые используют обычно для береговой обороны. Она зависла в массе воды на глубине двадцати метров и слушала шумы. Из порта выходило судно, и под его прикрытием мы прошли половину фарватера. Развернувшись, я задом завёл свою лодку в одно из минных полей. Там мы легли на дно с небольшим креном на корму из-за неровности дна. Глубина здесь была всего шестьдесят метров. Шестьдесят три, если уж быть точным, и сорок два сантиметра. Это я так нервно шучу, не обращайте внимания. Я велел всем отбыть ко сну, остались лишь трое вахтенных. Акустик тоже не спал, он слушал шумы вокруг и, если что, должен был поднять меня. Сигнализацию Взора я настроил, и если кто-то пересечёт его границы, я об этом узнаю, он меня поднимет. И поднял, ещё до того как акустик прислал вестового. Начинало светать, мы всего час как на дне лежим, как вдруг стали слышны многочисленные шумы. Акустик посчитал, что это те самые крейсера с кораблями охранения, которых мы и ждём, только я уже знал, что это не так. Шалея от осознания увиденного, я рассматривал «Тирпиц», который в сопровождении линейного корабля «Гнейзенау», тяжёлого крейсера «Лютцов» и шести скоростных эсминцев подходил к фарватеру. Похоже, они пришли сюда прямиком из Германии. – Всем соблюдать тишину. Боевая тревога, подготовить носовые и торпедные аппараты. Внимание, ребята, атакуем «Тирпиц». Никто, конечно, не понял, откуда я узнал, кого мы будем атаковать, но поверили на слово. То, что я всегда знаю, что делаю, и что всегда получается, как я сказал, у команды уже притчей. Они начали весело готовиться к бою, а вот мне не было весело. Пока эскадра подходила, я, используя спички, на карте входа в бухту (у нас была подробная) разыгрывал разные варианты будущего боя. Присутствовали практически все командиры, некоторые советы давали, и толковые, но как я ни крутил, выходило, что выбраться живыми у нас шансы не просто маленькие – мизерные. Нас загоняют и уничтожат, торпед на всех не хватит. Тем более сейчас день, а мы и так всю ночь работали, зарядка аккумуляторов семьдесят три процента. Хорошо, что успели перед тем как на дно лечь немного провентилировать лодку. В общем, как я ни крутил разные варианты, но выходило, что покидать минные поля нам нельзя: немцы сюда не сунутся, побоятся, авиацию натравят, но наш шанс на спасение именно в этом. Не простят они нам ни линкоры, ни крейсер. Я решил атаковать все три крупных надводных корабля, пока они будут проходить мимо. Не весь залп по «Тирпицу»: две торпеды ему и по две – другим кораблям. Потом разворот, и стреляю кормовыми. Корабли вынуждены будут рвануть вперёд, а там поставленные мной мины. Кому-то не повезёт. Так что засада должна быть неплохой, и главное здесь – отбиться потом от своры противолодочных кораблей, которых я уже тридцать единиц насчитал, включая эсминцы. Два эсминца проскочили вперёд по фарватеру, следом пошёл «Гнейзенау», потом «Тирпиц» и следом тяжёлый крейсер, вдали маячили транспорты обеспечения. Я уже стоял у акустика и слушал шумы, тихим голосом отдавая приказы. Мы медленно всплывали на перископную глубину, нос нашей лодки и так высовывался из границ минного поля, и, в принципе, работать и поворачивать лодку корпусом было можно. Когда стало возможным поднять перископ, старпом тут же это сделал. Я подошёл, осмотрелся и дал глянуть в оптику особисту и старпому. Вообще, цели и их потопление должен подтверждать комиссар, но так как на борту его не было, эта обязанность лежала на особисте. К слову, по основной специальности на борту он всё же артиллерист, а работа на особый отдел флота – это второстепенная его обязанность; считай, он завербованный, хотя и входит в штат. – Красиво идут, – проговорил особист, поворачивая перископ. – Это на фарватере катер впереди идёт, лоцманский? – Думаю, да, – подтвердил я. – Пора работать, иначе нас обнаружат: сюда подлетает авиаразведчик. – Добро. Лодка поднялась в тот момент, когда мимо проходил «Гнейзенау». Пока командиры записывали всё происходящее в бортовой боевой журнал, я повернул лодку и скомандовал: – Первый и третий аппарат товсь. – Есть первый и третий товсь! – Первый и третий пли! – Торпеды ушли. – Второй, четвёртый, пятый и шестой аппараты товсь. – Есть второй, четвёртый, пятый и шестой товсь, – вскоре отозвались из носового торпедного отсека, пока я наводил корпус лодки на «Тирпиц». След первых двух торпед уже обнаружили, поднялась паника, но сделать ничего не успели. Первая торпеда рванула в положенное время точно в центре корпуса левого борта «Гнейзенау», вторая – у кормы. Я на миг отстранился, чтобы особист со старпомом глянули. Отметить это в боевом журнале времени не было, сделают чуть позже. А тут как раз ещё две торпеды пошли, уже в «Тирпиц». Я тем временем срочно поворачивал на «Лютцов» и успел пустить пятую и шестую торпеды, но один из эсминцев закрыл собой этот крейсер: сам погиб, а того спас. Вторая торпеда от взрыва изменила направление и ушла в сторону, углубившись в минное поле, где, чудом ничего не задев, вскоре выработала топливо и пошла на дно. Мы срочно пошли на погружение, покидая минное поле и выходя на фарватер, чтобы развернуться кормой в сторону целей, когда над головой раздались два взрыва: с самолёта-разведчика сбросили две бомбы. К счастью, не глубинных, а таких, которые используют для лодок в надводном положении. Точку пуска торпед обнаружили, и вокруг нас стоял лес разрывов, однако мы, погрузившись на тридцать метров, разворачиваясь, отходили в сторону. Упускать такие жирные цели я не собирался. Трое матросов с боцманом занимались течью: лодку сотрясали разрывы, так что неудивительно, что она появилась, но не критично, вполне рабочий момент. Две торпеды, попавшие в «Тирпиц», вызвали затопление нескольких отсеков, но он оставался на плаву, его двумя укусами не убить. Первая торпеда попала ему в нос, вторая почти в центр: я делал пуски во время поворота лодки в сторону «Лютцова», потому и такой разброс. Команда спасала корабль, и он устремился вперёд, выходя из зоны поражения, как и «Гнейзенау», а вот «Лютцов» отрабатывал машинами назад, отходя в сторону и давая дорогу противолодочным кораблям. И тут командир тяжёлого крейсера сам себе подгадил: кормой «Лютцов» зацепил одну из мин (фарватер-то узкий) и подорвался – вот к чему приводят паника и спешка. Мы же, развернувшись, дали двухторпедный залп кормовыми торпедными аппаратами, последовательно выпустив две торпеды: «Тирпиц», к сожалению, для нас недоступен, а вот «Лютцов» – вполне. Я не промахиваюсь: одна торпеда попала в скулу носовой части и, к счастью, от неё не отрикошетила, а вполне себе сработала, проделав неслабую дыру. Вторая, достигнув корабля через три секунды после подрыва товарки, вошла в то же отверстие и вызвала огромные внутренние разрушения, отчего нос корабля начал быстро погружаться в воды Норвежского моря. Последние две торпеды пустили в сторону противолодочных кораблей, скорее наугад, чем целясь. Первые из них, которые спешно шли к нашей позиции, успели уйти в стороны, подавая сигналы другим, но следующие за ними – нет. Первая торпеда отрикошетила от носа тральщика и ушла в сторону, попав в правый борт эсминца, шедшего в кабельтове от него. Корабль не спасти, он пошёл ко дну. Вторая торпеда попала в корвет, вызвав детонацию снарядов на борту. Удачная охота. Я наблюдал, как тонет «Лютцов». Было понятно, что спасти его практически невозможно: взрывная волна от второй торпеды выбила множество дверей водонепроницаемых отсеков, и тут уже нужно было думать о спасении команды, а не о корабле. Он даже до мели дойти не мог, так как машины были повреждены из-за мины. А ему ещё через мою позицию проскочить нужно. Моя лодка тем временем, стелясь у дна, уже шустро улепётывала, уходя как можно дальше в глубь минного поля. Я стоял у поста акустика и управлял лодкой, слушая морские звуки. По бортам изредка слышался скрежет от минрепов, но обходилось, соскальзывали. Проявляя чудеса ловкости и везения, «Неуловимый» смог уйти в минное поле на глубину чуть больше километра, где я и положил его на грунт, приказав соблюдать тишину. Торопиться с перезарядкой торпедных аппаратов я не стал: успеем, пусть пока там успокоится всё. До нас хорошо доносился множественный грохот глубинных бомб. При этом я наблюдал, что происходит на фарватере. «Гнейзенау» каким-то чудом проскочил выставленные мной мины и ушёл в залив, а там и в бухту. А вот «Тирпицу» не повезло, он разом зацепил две мои мины, которые пробили бреши в днище носовой части. Капитан, понимая, что не сможет удержать корабль на воде, повернул к берегу и инициировал ещё три мины, также установленные «Неуловимым», что спровоцировало подрыв артпогреба орудий носовой башни. Дальше уже была агония. К слову, взрыв фактически оторвал носовую часть, так что, продержавшись на поверхности ещё две минуты, любимый линкор Гитлера лёг на каменистое дно на глубине сорока шести метров. «Лютцов» к этому моменту ещё держался на воде, хотя нос уже скрылся, а корма задиралась. Он лёг на дно через двадцать минут, у него глубина была сто тридцать метров. Я снял наушники и сообщил команде: – Товарищи, поздравляю, нами отправлены на дно линкор «Тирпиц», тяжёлый крейсер «Лютцов», два эсминца типа «Z» и корвет в оснащении противолодочного корабля. К сожалению, линейный корабль «Гнейзенау», получив от нас две торпеды в левый борт, успел уйти, миновав мины. Команда активно радовалась, обнимая друг друга, но тихо: приказ соблюдать тишину на борту отменён не был. Я же, заполнив бортовой журнал, стал писать рапорт о том, что происходило: и то, что «Лютцов» на своей мине подорвался, и что «Тирпиц» уже на наших. В общем, довольно подробно описал бой.