* * * Позавтракав, я сначала заехал на стоянку «семёрки» и выяснил, что Мальков в штабе подводных лодок, его уже утвердили на командование, звание тоже подтвердили, но приказа на бумаге пока нет. Попрощавшись с командой, я направился в штаб. Командующего не было, куда-то срочно отбыл, поэтому меня пригласили к начальнику штаба флота, а вскоре туда вошёл и Стеценко. – Другой лодки у нас для вас нет, – сообщил вице-адмирал Ралль. – Поэтому вот приказ назначить вас капитаном на К-3. Лодка стоит у завода сто девяносто четыре. На ней проводились работы силами рабочих и инженеров завода. Лодка готова к походу. Капитан первого ранга Стеценко проводит вас и представит команде. К сожалению, прежний командир, капитан третьего ранга Малафеев, это сделать не может в связи с ранением и осложнениями после. – Благодарю, – козырнул я, забирая бумаги с приказом. Ничего другого я сказать не мог. Лодка эта океанская и для небольших глубин Балтики не совсем годится. Тут бы среднюю лодку типа «Щ», ну или «С». Хотя, с другой стороны, шесть торпедных аппаратов в носовом отсеке и четыре в кормовом, двадцать четыре торпеды и двадцать мин заграждения уже заставляют заинтересоваться лодкой. Два 100-миллиметровых орудия, две корабельные «сорокапятки» и два зенитных пулемёта тоже неплохо. Стандартный экипаж подводной лодки типа «К» состоял из шестидесяти семи человек: десять командиров, двадцать старшин и тридцать семь матросов. Второй отсек лодки был отведён под кают-компанию и одноместные каюты командного состава, а четвёртый отсек – под кубрик и кают-компанию старшин, а также электрический камбуз. Рядовой состав и старшины размещались на постоянных койках в первом, шестом и седьмом отсеках. Провизионные цистерны, вмещавшие половину полного запаса продуктов, располагались в первом и четвёртом отсеках, остальная же часть запаса распределялась по жилым отсекам. На лодках имелись фреоновые рефрижераторные установки, но из-за отсутствия фреона они не использовались. Запас пресной воды, хранившийся внутри прочного корпуса, составлял три тонны. Эксплуатация показала недостаточность этого запаса. На лодках, впервые в советском подводном флоте, имелись ванны и душевые для личного состава, однако ванны были сняты со всех лодок вскоре после начала войны, а душевыми практически не пользовались из-за малого напора горячей воды и необходимости экономить пресную воду. Для регенерации воздуха в подводном положении использовались индивидуальные машинки регенерации с патронами РВ-2, РВ-3 и РВМП с каустической содой, вместе с чистым кислородом, хранившимся под давлением сто шестьдесят атмосфер в сорокалитровых баллонах, что обеспечивало нахождение под водой до семидесяти двух часов. Это всё, что я помнил по описанию этих лодок. Отказываться глупо: плюсов больше, чем минусов. Сами видите, это не лодка, а шедевр. Пока не доведённый до идеала, но всё же шедевр. И к слову, у меня были баллоны с фреоном, у немцев со складов увёл. Так что у меня морозильники и холодильники будут работать. Мы со Стеценко посетили секретный отдел, где я получил приказы и расписался. После этого на моей «эмке» мы с командиром учебной бригады подводных лодок, куда входила К-3, контр-адмиралом Заостровцевым, покатили к стоянке моей новой лодки. Да, а что касается «эмки», теперь она не моя. Машина за лодкой записана, а командир теперь Мальков, ему отдать нужно. Поэтому после того как я принял лодку (старпом, старший лейтенант Дёмин, здорово помог), водитель отвёз Стеценко и контр-адмирала обратно в штаб и убыл к месту службы. Вот так я и лишился машины. Распустив строй, я сообщил командирам: – Через десять минут старпома, главного механика и комиссара ожидаю у себя в каюте. Строй рассыпался, и все заторопились по трапу на лодку: ветер дул лютый, холодный, пробирал до костей, шинель не спасала. Вестовой сопроводил меня до каюты, этот матрос был закреплён за мной как денщик (к слову, на «семёрке» эту работу выполнял один из трюмных матросов). Он здесь ещё и канонир – заряжающий у кормового 100-миллиметрового орудия. Он же денщик и у старпома. Вещи мои уже были в каюте, так что я стал раскладывать их по местам, заодно изучая саму каюту. Я ещё на пирсе мельком осмотрел всю лодку и нашёл три проблемных места, которые нужно привести в порядок. Раз уж теперь это моя подлодка, здесь всё будет идеально, я об этом позабочусь. Тут раздался стук в дверь. Я впустил командиров, велел им садиться на койку, так как места было не так уж много, и, встав перед ними, сообщил: – Мне дали три дня, чтобы подготовиться к выходу. Через три дня мы уходим в поход. Как мне сообщили, наша лодка готова к выходу, однако, когда я её принимал, нашёл несколько проблемных мест. Их нужно устранить, и у нас на это всего три дня. Но прежде всего задача старшему механику. У нас нет фреона для холодильных установок. Подсчитайте, сколько его нужно, и вечером получите. Установки к нашему выходу должны работать. – Двенадцать литров нужно, – сразу сообщил механик, видимо, владевший нужной информацией. – У меня имеются баллоны по десять литров. Получите два, остаток будет в запасе. Имейте в виду, что фреон токсичен и вреден для человека, поэтому избегайте утечек. Механик молча кивнул. Остальные командиры внимательно на меня смотрели, ожидая, что я ещё сообщу. Всё же вчерашнее моё появление было как взрыв сверхновой, все только о нашем походе и говорили, а газеты, вышедшие вчера вечером и сегодня утром, пестрели фотографиями команды «семёрки» с описанием наших побед. Так что, несмотря на мой возраст (а я был младше всех в каюте), относились ко мне как к опытному и удачливому командиру. – Теперь по выявленным проблемам. Первая и самая важная вам известна – это недостаточно мощный насос для душевых. Да и запасы пресной воды в три тонны не дают возможности использовать их для этой цели. Я считаю, что небольшая переделка вполне возможна. Глупо использовать питьевую воду для помывки. Раз на борту имеется опреснительная установка, то стоит подключить её на заполнение отдельного бака, вода из которого, после нагревания, будет использоваться для помывки. Я знаю, что такое одиннадцать дней в походе без нормальных гигиенических процедур, сам такую лодку только что сдал. На своей новой, более комфортной и современной, я хотел бы избежать подобных неудобств. Работы предстоят не такие уж и большие, оплачены они будут из моего кармана, с инженерами завода договоримся. Заменим насос на более мощный, марки «Н-восемь». В план модернизации включу. Что и как сделать, инженеры сами решат. Вторая проблема касается уже не комфорта команды, а наших непосредственных обязанностей. Я заметил на главном трубопроводе центральных цистерн трещину, она в носовом отсеке, у входа в отсек. Пока она мала, но при сильном давлении, например, на глубине, рванёт, поэтому его нужно заменить. Ну и третья проблема. Проверяя перископ, я отметил, что он слишком туго двигается. Провести проверку и ремонт. Ответственный за всё старпом. На этом у меня всё, теперь слушаю ваши доклады по готовности к выходу. Начал старпом, продолжил главмех и закончил комиссар, у которого было меньше всего проблем. Кстати, комиссар здесь командовал электромеханическим отсеком, то есть он у нас главный электрик, и звание имел батальонного комиссара. В артиллерийском бою он руководил подачей боезапаса к орудиям, выдавая снаряды. Закончив короткое совещание, мы занялись делами. Старпом сходил за главным инженером завода, который пришёл с помощником, и я указал им на две проблемы, которые необходимо решить. Провели дефектовку трубы и подтвердили, что трещина есть, и она опасна. Как я её увидел (она сверху была) – это, конечно, вопрос, но вслух его не задали. С перископом тоже решат, проблема действительно есть, он мягче и легче должен ходить. Насчёт установки дополнительного бака и замены насоса поговорил отдельно; поскольку, по сути, это модернизация, пока не будет приказа, работы они не начнут. Оставив их работать, я покинул лодку и пешком направился в сторону штаба флота. В пути, найдя неприметное место, достал свой «мерседес», кабриолет, якобы подаренный бойцами террор-групп, быстро поднял брезентовую крышу, стёкла в дверях и, запустив мотор, включил печку. Машина и для зимней эксплуатации годилась, на ней и доехал до штаба. Лучше на машине, а то народ на улицах узнает, поздравляет с победами, не даёт пройти, трое таких уже было. А я вежливый, улыбался: не пошлёшь же, люди от всей души. Машину я оставил возле штаба. Особого внимания она здесь не привлекла, поскольку Балтфлоту было передано несколько десятков трофеев, и у штаба стояли самые разные немецкие, итальянские и французские машины, на которых теперь ездили начальники отделов и политработники. У дежурного я узнал, кто на месте, и начал с начальства – со Стеценко. Описав результаты приёма лодки, получил добро на работы и ремонт. Потом посетил начальника инженерной службы флота. Он долго вникал в суть вопроса, но всё же поставил свою резолюцию на моём заявлении о модернизации, тем более что платил за неё я сам. Потом я вернулся к Стеценко, и он мне сообщил: – Можешь не торопиться, время выхода изменили, выходишь через девять дней. Это будет твой последний выход: вскоре Финский залив встанет. – Предпочитаю считать его крайним, а не последним. – Как хочешь, – фыркнул он. Тут на столе зазвонил телефон, и Стеценко, сняв трубку, тут же вскочил и стал внимательно слушать. Я по привычке тоже вытянулся. Оказалось, звонил Трибуц. Положив трубку, мой начальник сообщил: – Нас ожидает командующий. Идём. В кабинет адмирала нас пропустили сразу, и он с ходу огорошил меня: – Летишь в Москву, вызывают срочно. Через час на аэродроме тебя ждёт истребитель. Мы пока небо держим (спасибо осназу за истребители и топливо к ним), но транспортник «охотники» могут сбить. – Мне сдать лодку? – Нет, думаю, это связано с наградными. Отправить в Москву мы их не успели, но вчера я по ВЧ разговаривал с товарищем Сталиным и описал ему ваш рейд. Он им очень заинтересовался. – Адмирал повернулся к Стеценко: – А ты останься пока. Я покинул кабинет и направился в секретный отдел, где быстро получил документы, которые требовалось доставить в Москву. Решили передать с оказией. Среди документов, кстати, были наградные на меня и на экипаж моей бывшей лодки. Ну и на других тоже, не только мы воюем. После этого я доехал до стоянки своей лодки и передал инженеру письменный приказ, подтверждающий, что флот согласен на модернизацию. После проведённых работ, когда всё посчитают, я сам же их и оплачу. Кстати, фреон старшему механику я передал, и заводские инженеры обещали помочь с заправкой и проверкой работы холодильников. Старпома я обрадовал сообщением о том, что сроки выхода сдвигаются, есть время, чтобы успеть всё сделать. Сообщил и о том, что срочно отбываю в Москву. После чего, отдав необходимые распоряжения, покатил к аэродрому. Дорогу я знал, но останавливали меня часто: пропуска-то нет. После, конечно, узнавали и пропускали. Пришлось заехать в штаб флота и попросить выдать мне пропуск на машину, а то ведь и я нарушаю, и парни; три раза меня разные посты пропустили, а вдруг в четвёртый кто принципиальный попадётся? Пропуск мне выдали. Из штаба я также позвонил домой Мальцевым, сообщил, что улетаю в Москву. На аэродроме я попросил командира истребительного полка присмотреть за машиной, пока меня не будет. Лечу я на той же двухместной «спарке», которая ранее уже доставляла меня в Москву. А вообще, за это время фронт приблизился к Ленинграду, так что аэродром фактически стал фронтовым, и лётчики отсюда летают на задания. Майор за эти дни на своём «яке» сбил уже шесть немцев и одного финна. И поскольку в прошлый раз они не смогли меня при возвращении отблагодарить, то надеялись, что в этот раз получится. * * * Обратно я возвращался уже через сутки, восьмого октября, на том же истребителе. Вызывали меня действительно на награждение: рядом с первой медалью Героя появилась вторая. Звания, правда, не дали. После награждения была двухчасовая пресс-конференция, на которой присутствовали не только наши, но и иностранные журналисты. Почти полностью выжали меня, о рейде рассказал довольно подробно, но, конечно, без острых моментов. Бумаги я ещё по прилёте отдал фельдъегерю, а на следующий день после награждения, утром, был в наркомате флота, где получил приказ перегнать лодку в Полярный и войти состав Первого дивизиона подводных лодок Северного флота. Причём двигаться приказано не по Беломорско-Балтийскому каналу, хотя, насколько я знал, он действовал после повреждений от бомбардировок – отремонтировали. Нет, я должен был пройти через Балтику, Датский пролив и Северное море, в Англии дозаправиться и так дойти до Полярного. Подробности похода были в выданном пакете, который я должен вскрыть в день выхода, утром в шесть часов. Выходим шестнадцатого октября. Я был в недоумении: что это за приказы через голову командующего Балтфлотом? Чую, с этим походом что-то нечисто. Из наркомата я поехал сразу к аэродрому, и уже через час мы поднялись в воздух и полетели обратно к Ленинграду. Вот и летим на данный момент. Во время полёта я не забывал пользоваться Взором. И вот, когда мы пролетели уже две трети пути, я сообщил Олегу, лётчику: – Вижу пару «мессеров» на километр выше нас. Заметили, готовятся к атаке. – Где? – завертел головой Олег. – Слева, у тучи. – Ага, вижу. Мы оба были в шлемофонах, связь вполне терпимая; шум помех всё же пробивался, но общались спокойно, не повышая голоса до крика. Олег пока не совершал никаких манёвров и делал вид, что не замечает вражеские «мессеры». Вооружение на нашем самолёте было штатное, как у боевого, так что он вполне мог огрызаться и даже атаковать. Видимо, решил брать на живца, сам став живцом. Когда немцы спикировали, Олег резким манёвром, от которого у меня всё внутри перевернулось и я перестал понимать, где небо, а где земля, смог так выкрутиться, что встретил ведущего атакующей пары огнём всего бортового вооружения. «Мессер» вспыхнул и, не выходя из атаки, пошёл к земле, а Олег повёл бой на виражах со вторым «охотником», который и не думал бежать. Наблюдая за боем, я понял, что немец куда выше классом и сделает Олега на раз. Это был настоящий профи очень высокого уровня. Видимо, поэтому Олег и пошёл на отчаянный шаг: не отвернул. Немец, не ожидавший такого, не успел уйти в сторону, и самолёты столкнулись. – Прыгай, тут негде сесть! – в полной тишине, кроме разве что свиста ветра, прокричал Олег. Переговорное устройство не работало, поэтому, видимо, и кричал. «Мессер» с потерянным крылом, крутясь, ушёл к земле; его разбитый, с повреждёнными винтами мотор молчал. Шансов покинуть самолёт у немца не было, а у нас был: мы пока планировали, держа скорость, до земли – около километра. – Отстегни ремни и открой колпак, я переверну машину, и нас выбросит. – Погоди, я там дальше вижу вырубку, левее, у холма. – Понял. Прыгай, я попробую посадить машину, подойдёшь к вырубке. – Понял, – ответил я, отстёгивая ремень и отодвигая колпак. Пакет с документами для секретного отдела Балтфлота и свою шинель с фуражкой я убрал в Хранилище. Тут снова всё поменялось, и я понял, что из-за изменившегося тяготения выпал из самолёта, даже не успев на рефлексе ухватиться за что-нибудь. Теперь я падал лицом вниз, торопливо нашаривая кольцо, которое не успел найти заранее, в кабине. Крича от страха (как только не обмочился, не понимаю), я всё же выровнял полёт и дёрнул кольцо. Рывок был сильный, из меня чуть весь дух не выбило, но главное – купол надо мной. Я опускался, стараясь не смотреть вниз (ух и страшно!), и только у самой земли глянул вниз и сгруппировался. Приземлился благополучно, не зацепившись за ветки, а вот купол да, повис. Я поднялся на ноги, отряхнулся, с третьего раза сдёрнул купол и, свернув его, убрал в парашютную сумку, а её – в Хранилище: на себе лень было нести. Отдышавшись, придя в себя и сориентировавшись, я неспешно пошёл к вырубке, до которой было километра три. Дойдя до вырубки, я узнал, что Олег погиб при посадке. Не рассчитал скорость, врезался в дерево и погиб на месте. Самолёт явно не подлежал восстановлению. Я смог вытащить тело из кабины: просто убрал его в Хранилище и достал рядом с самолётом, положив на отлетевшее крыло. Отстегнув планшетку, стал изучать карту с полётным маршрутом, пытаясь понять, где мы находимся. Ориентиров вокруг нет, сплошные леса, а во время полёта я за окрестностями не следил: закрыл глаза и молился. Хотя Взором за небом наблюдал, потому «мессеров» и засёк. Предполагал, что встреча возможна, вот и обнаружил. – И где я? – несколько раздражённо спросил я сам у себя. Рация была разбита, и я не знал, успел ли Олег сообщить, что ведёт бой. Но так или иначе скоро нас хватятся. Пропали без вести. Покинуть эти места я мог без проблем, взлететь на «шторьхе» вполне возможно, лётчик есть, но как это объяснить своим? Подумав, достал танк Т-28, он командирский, с рацией. Надев шлемофон танкиста, я включил рацию и стал на открытой волне вызывать майора, командира того истребительного полка. Канал, на котором обычно наши летуны общаются, я знал. Надеюсь, доорусь. Нет, слишком маломощная, едва ли больше чем на тридцать километров берёт, а более мощной рации у меня нет. Немецкие не подходят, они по другим каналам работают. Мощные стоят на субмарине и боевых кораблях, но не доставать же их тут. Так что я достал «шторьх» и перенёс Олега в салон, а потом вызвал лётчика-лейтенанта, который, вздыхая (устал на меня работать), поднял самолёт в воздух. Двигаясь над верхушками деревьев, мы полетели к Ленинграду. Всё же это был немецкий тыл, и вскоре, когда мы пролетали передовую, нас обстреляли. Я ещё могу понять, почему это делали наши – кресты на крыльях. Но немцы почему стреляли? Что плохо, они попали: самолёт затрясся от попаданий, а лётчик как-то тонко вскрикнул и захрипел. Заметив, что у него изо рта, стекая на подбородок, идёт кровь, я понял, что ранение смертельное, и велел ему: