– Да, он. В общем, я сейчас с ним свяжусь, дальше будешь выполнять его указания. Ожидай на этом аппарате. Все ясно? – Да, товарищ майор, все ясно. – Ожидай звонка. Положив трубку, я сказал присутствующим: – Похоже, я тут задержусь у вас, снова у телефона велели сидеть и звонка ждать. Со мной должен связаться начальник особого отдела фронта и дать дальнейшие указания. Это сообщение вызвало еще большее охреневание, но командиры быстро пришли в себя, и мы продолжили чаевничать по второму кругу. Галет я принес много, хватало, а шоколад и сахар уже подъели. Я коротко описал любопытным командирам, как «мы» ликвидировали немцев. Приукрасил, конечно, да немного опытом поделился, так что рассказ прошел на ура. Ко всему прочему, я рассказал о тех дезертирах, что ограбили соседей Павла Аристарховича. – Шестеро? – уточнил старлей. – Картошки и самогона у них при себе уже не было, но перегаром несло, да и пальто я помню. Вчера вечером за час до раненого военврача к нам вышли. Мы их во взвод Тимошенко определили. – Понял, займусь этим немедленно, – кивнул политрук, когда старлей посмотрел на него. Мы еще немного пообщались, после чего Морозов вдруг спросил: – Курсант, слушай, тебя как зовут? – По документам Григорием, – пожал я плечами. – То есть это не настоящие твои фамилия и имя? – сразу ухватил суть политрук. Он вызванному бойцу уже отдал несколько приказов насчет подозрительных красноармейцев, чтобы их доставили сюда. Но сам даже зад не поднял со стула. – Конечно, мы никогда не пользуемся настоящими данными, нам это запрещено. – А как тебя зовут? – спросил старлей. – Зовите Григорием, я привык уже, – пожал я плечами. Все это нужно было для более доверительной беседы. Раз я раскрываю такие секреты, то точно свой. – У тебя ведь там грузовик, а у нас беженцев полно, женщины, дети. Может, заберешь? Сам понимаешь, немцы утром двинут, и тут бой начнется. Не успели мы их отправить, вечером большая часть к нам вышла. – Да у меня в кузове мотоциклы, – задумался я. – Если помощь будет от наших, то есть людей пришлют, тогда я выгоню технику, и можно погрузить людей. А сколько их? – Три десятка, есть родственники командиров, что от границы идут. Даже одна женщина-военврач. Правда, она одну руку потеряла после бомбежки, но это вроде у границы еще было. Вчера вечером вышла к нам с девушкой. – Хм, ясно. В принципе, можно взять, но тут не от меня зависит, а от начальника особого отдела. Как я с ним поговорю, так и решу, брать или нет. Технику я бросить не смогу, а если так распихать, то… Человек двадцать возьму. В бронетранспортер человек пятнадцать войдет, хоть и тесно будет, трое в кабину грузовика, еще человек пять в салон танка… М-да, можно распихать. В кузов лучше не садить, я, конечно, мотоциклы принайтовил, но может подавить, не стоит рисковать. – Это хорошо, – кивнул старлей и покосился на политрука: – Степ, поднимай людей, чтобы были готовы к погрузке. На всякий случай. Политрук кивнул и, подняв бойца, что, оказывается, спал в соседней комнате, отдал ему несколько приказов. – Вы занимайтесь своими делами, а я пойду, освобожу салон «Ганомага», а то он барахлом и вооружением полон. – Помочь? – поинтересовался старлей. – Не, я сам. Тот и так уже видел накопленные мной богатства, не стоит его смущать и заставлять выпрашивать еще что-нибудь стреляющее. Парням, что готовили к заброске в тыл немцев, пригодится форма и оружие, что я набрал, еще как пригодится. Вон, Лучинский аж копытом забил, когда я ему кратко перечислил, что набрал из формы и легкого вооружения, а это у нас самый дефицит. Выйдя на улицу, я погладил подбежавшего ко мне пса, того, неизвестного, Шмель и так от меня не отходил и лежал под столом, пока мы чаевничали, изредка хрустя галетами, что я бросал ему. Я отпер бронетранспортер, откинул борт грузовика и, осмотрев кузов, где у кабины были бочка с бензином, коробки с боеприпасами и продовольствием, стал готовить место для всего того барахла, что было складировано в десантном отсеке бронетранспортера. Через задний борт из-за сцепки не пролезешь, пришлось через пассажирскую дверь бронетранспортера спереди все вытаскивать, намучился туда и обратно протискиваться. Форму я частично убрал в люльки мотоциклов, там было почти чисто, и влезло почти все, а оружие переносил и складывал у бочки с бензином. Заодно проверил ее, полная оказалась. Я уже заканчивал, как раз носил ремни с чехлами амуниции и ранцы, когда выскочил на улицу Кузнецов и сообщил, что зазвенел телефон и его уже снял политрук. Быстро закрыв борт «Опеля» и заперев «Ганомаг», я поспешил в здание сельсовета. Стоявший у телефона политрук кого-то слушал, изредка машинально кивая. Заметив, как я прошел в помещение, он тут же сказал: – Товарищ капитан госбезопасности, курсант Якименко только что подошел… Хорошо. Взяв протянутую трубку, я сообщил о себе и прислушался к собеседнику с той стороны линии. Он мне не был знаком, но стало ясно, что он из особого отдала Брянского фронта и выполняет поручение командира. Быстро войдя в курс дела, он уточнил, как у меня с горючим, и, узнав, что до Москвы хватит, велел выдвигаться к следующему населенному пункту, районному поселку, где меня будут ждать представители особого отдела ближайшей части. Странно, это село находилось немного в стороне от моего маршрута. – Ясно, разрешите выдвигаться? – Выдвигайся… курсант. Вернув трубку политруку, тот положил ее на аппарат, я спросил у него: – Спички есть? – Зажигалка, – достал тот из кармана серебряную зажигалку с красивым орнаментом по бокам. С интересом осмотрев ее, я достал из кармана все свои липовые документы и, скомкав, положил в пепельницу, поджигая. Заметив удивленный взгляд политрука, сержанта не было в комнате, сказал: – Недействительны они теперь, приказали уничтожить. – А-а-а, – протянул тот. – Как сложно у вас все. – Что есть, то есть, – согласился я, наблюдая, как бумага превращается в пепел. В это время дверь открылась, и послышался тонкий девичий голосок, показавшийся мне знакомым. – Товарищ командир. Мы уже собрались на улице… Обернувшись, я посмотрел на Селезневу, что так же ошарашенно пялилась на меня. – А ты что тут делаешь? – удивленно спросил я. – Ты же эвакуироваться успела. – Поезд разбомбило, вот все иду, – тихо ответила она, а глаза радостно заблестели. Стремительно подойдя, она судорожно обняла меня, и я почувствовал, как сотрясается в рыданиях ее тело. – Знакомы? – все понял политрук. – Одноклассница. Да и жили рядом… В одном подъезде. Отцы были командирами Красной Армии, у меня еще и мачеха служила, жаль, что она погибла. Девушка у меня в объятиях вздрогнула, охнула и стремительно выбежала из помещения. – Чего это с ней? – удивленно спросил я у полит рука, но тот только пожал плечами. – Ладно, держи краба, давай прощаться. Сейчас погружу людей и двину. До нужного населенного пункта, как я помню по карте, километров двадцать пять, до рассвета хотелось добраться до него. – Удачи, – крепко пожал мне ладонь командир. В это время в помещение прошел Морозов, он разбирался с теми красноармейцами, которых уже подвели к штабу обороны, то есть к сельсовету, а за ним, к моему удивлению, в драной одежде и старом пальто в комнату шагнула тетя Нина. Живая, только пустой рукав левой руки бросался в глаза. Зашедшая следом Селезнева звонким голосом сказала: – Я же говорила, Женька это. Живой и здоровый. Услышав мое настоящее имя, оба командира синхронно улыбнулись. Тетя Нина подошла и так же молча обняла меня одной рукой, прижавшись, командиры смущенно переглядывались. Селезнева смотрела на нас от дверного проема, и на ее глазах стояли слезы. В это время Шмель, который вылез из-под стола зевая, принюхался и стал скакать вокруг нас, тыкаясь мокрым носом в ноги тети Нины. Та охнула, наклонилась и погладила щенка, который вспомнил ее. Ведь видел давно, сколько времени прошло, а запах узнал, и руки, что кормили его и гладили. – А девчата сказали, что вы погибли, – несколько растерянно пробормотал я. Тетя Нина дико на меня посмотрела, в ее глазах вспыхнула надежда. – Ты знаешь, где мои дочери? – вскочила она на ноги. – Ну да. Они у меня дома, я опекунство оформил, живут нормально, в школу ходят. Мачеха снова подскочила ко мне и начала обнимать, целуя в щеки то плача, то смеясь. Пришлось снова выдержать этот ураган женской истерики радости и слез, но не долго. Не выдержав, я сказал: – Может, поговорим в дороге? Нам выдвигаться пора. – Да, конечно, – кивнула та и, еще раз обернувшись, счастливо осмотрела меня с ног до головы и направилась к выходу. Вышла она вместе с обнявшей ее Селезневой. Попрощавшись с командирами, я вместе с ними вышел на улицу, где толпилось довольно порядочно народу. Были женщины, дети, старики и старушки, в руках они держали узлы и другие вещи, что несли на себе. Многие были в откровенно ветхой одежде. – Теть Нин, Маш, вы ко мне. Сейчас открою танк. Остальных в грузовик и машину. Узлы в кузов машины, – принялся я командовать. С уборкой я еще не закончил, поэтому сложил в кузов все, что оставалось в десантном отсеке бронетранспортера, и отпустил сиденья, велев рассаживаться. Тетя Нина сама, без посторонней помощи, через командирский люк башни забралась в танк, следом туда залезла Селезнева, которой я отдал свою шинель, а то ветхая куртка, что была на ней, ее совсем не грела. Они заняли сиденья командира танка и наводчика. За пару минут мы распределили всех беженцев. В бронетранспортер втиснулось аж двадцать человек. Полноватых не было, дети сидели на коленях родителей, трое устроились в кабине «Ганомага». В кабину «Опеля» втиснулись четверо с двумя детьми. Однако осталась одна женщина с тремя детьми, места для которых не нашлось ни в бронетранспортере, ни в грузовике – не в кузов же ее садить, поэтому я решил усадить ее в салон танка, там было два свободных места, устроимся. Приблудный пес не убежал, а сторожил меня у машин, поэтому я откинул борт грузовика и похлопал по полу: – Прыгай, – велел я ему. Тот, немного поколебавшись, все же запрыгнул, потом я закрыл борт и завязал брезент, женщина и дети уже были в танке, поэтому я, снова попрощавшись с командирами и забравшись через люк на свое место, чуть не придавил Шмеля. Он устроился в кресле механика-водителя, поэтому я передал его Селезневой и стал искать наушники. Свои я сразу нашел, они на спинке сиденья висели, потом достал другие, подсоединил их к бортовой сети танка и протянул мачехе и однокласснице, велев им надеть их и показав, как это делась. Свет в салоне был включен, и мы хорошо видели друг друга. Запустив мотор танка, я дал ему немного прогреться, за два часа стоянки он успел остыть, немного поболтал с «экипажем», чтобы те привыкли, после чего медленно стронул танк с места. Веса прибавилось, поэтому шел он тяжело, набирая скорость. Женщина-беженка сидела по правую руку от меня с двумя детьми на коленях, третий, десятилетний мальчуган, устроился на сиденье заряжающего – в общем, всем места нашлись. Так двигаясь на небольшой скорости, я и стал расспрашивать тетю Нину. Правда не на того напал, получившая надежду найти своих детей женщина буквально завалила меня вопросами. Пришлось описать, как я их нашел, как мы попали в Москву и как устроились. Про дом сказал, что купил его по случаю, что попалось, то и взял. Мол, не в нашем случае претендовать на хоромы. О школе рассказал, о том, как девчата конец лета и начало осени ухаживали за огородом, как делали запасы, отдыхали и бегали на речку. Как подарил Але на день рождения часы, та была счастлива. А также признался, что сестренки все же грустят, вспоминая о ней. Слушала та жадно, ловя каждое слово в шуме эфира. Потом уже я начал расспрашивать ее о том, как так получилось, что она выжила. Оказывается, сестренки действительно видели, как погибают бегущие от пассажирского поезда люди под пулеметами и пушками немецких стервятников. Только мать их была чуть дальше. Очнулась она через час, с культей вместо левой руки. Руку срезало осколком около кисти. Какой-то седобородый мужчина профессорского вида успел наложить ей жгут на рану, останавливая кровь. Сам он сидел рядом. Мертвый. У него сердце остановилось от всего того, что он видел. Пожилой был. Тетя смогла собраться с силами и встать, вся в крови и рваной форме она стала искать своих детей, разглядывая детские тела вокруг, их хватало. Как она не сошла тогда с ума, она сама не знала, но тут прибыли военные и медики из ближайшей части. Они начали собирать тела и оказывать помощь раненым, тем, что не могли идти, а ее отправили в госпиталь. Пробыла она там неделю, но после очередного прорыва его вместе с ранеными эвакуировали в Киев. Все это время тетя Нина искала дочерей. Ведь она их не нашла тогда у расстрелянного поезда. Значит, они были живы. Когда немцы прорвались к Киеву, была начата срочная эвакуация, и как и многие ходячие раненые, которых готовили к выписке, она решила идти пешком. Вот и пошла. А Селезневу она встретила, когда выходила из столицы Украины в потоке таких же беженцев. Случайная встреча, как и у нас тогда с сестренками на дороге. Вот и шли они уже две последние недели голодные и оборванные по военным дорогам Союза, слыша, как их догоняет канонада. Тетя Нина часто уставала и просто не могла успеть за другими беженцами, поэтому скорость их движения и была не такая уж большая. Подвозили на попутном транспорте их всего дважды, да и то на небольшие расстояния. А Селезнева пояснила, как она тут оказалась. Практически история зеркально повторяла то, что случилось с тетей Ниной. Ее посадили на поезд, мать осталась с отцом, и отправили в Москву. Попала под налет, как и другие пассажиры, бежала от расстреливаемого с воздуха поезда, заблудилась в лесу, потом вышла на дорогу, долгими путями и приключениями добиралась до Киева и там загостила у знакомых отца. Но когда появились панические слухи о прорыве немцев, собралась и двинула пешком в сторону Москвы, все вокзалы были забиты людьми, и шансов сесть на поезд не было. Ну а дальше понятно, встретила бывшую соседку, очень обрадовалась знакомому лицу и всячески ей помогала в пути. В этом она была молодец, о чем я сказал вслух, поблагодарив ее. Когда впереди показались дома нужного села, я даже удивился, за разговорами время пролетело просто незаметно. Три часа как не бывало, я даже забыл останавливаться, хотя хотел это делать раз в час, чтобы проверять, как там остальные пассажиры. Когда Селезнева закончила рассказывать, как они с моей мачехой передвигались по дорогам и тропинкам, я сказал: