Ну а пока – кругом борта субмарины, не самые лучшие запахи в отсеках, теснота и скука. Да-да, скука на подводных лодках – обычное явление. Мне-то не страшно, у меня в Хранилище шесть полных библиотек. Вот сейчас я читаю «Двадцать тысяч лье под водой». Команда быстро выяснила, что у меня с собой много книг (я сказал, что целый чемодан с собой взял, полное собрание сочинений Жюля Верна), так что подходят и берут читать, мне не жалко. Марина тоже подходила, взяла «Вокруг света за восемьдесят дней». Так, она подчинённая, не думать, не думать… Плавание проходило в основном в надводном положении, для нас это отлично. Авиация – самый бич подводных лодок – не летает, можно идти на среднем ходу. У врача много работы: лечить простывших вахтенных. У подводников одной специальности нет, слишком жирно для этого, вот я и определил Марину в помощники врача, тем более – вот удача! – она прошла курсы санинструкторов. Я сам часто подменял вахтенных, тем более здоровье, как считали в команде, у меня крепкое, ни разу даже не чихнул. Шли мы вроде по обычному судоходному маршруту, но море как будто вымерло, и мы спокойно дошли до места установки якорных мин. Я провёл лодку у самого берега в позиционном положении. Штурман, глядя на это, дрожал в ужасе: двигались мы не просто опасно, а крайне опасно, в любой момент волны могли кинуть нас на скалы. Но я держал курс и, обойдя минные поля и дрейфующий в открытом море эсминец охранения (остальные втянулись в бухту, пережидая ненастье), встал на фарватере. Там я и установил мины. Все, к сожалению, не удалось: из двадцати наличных мин я установил, вразброс и без системы, шестнадцать. Семнадцатая застряла в установке и, к сожалению, извлечь её теперь можно будет только на базе. К слову, когда в моё отсутствие лодкой командовал Гаджиев, у него, пока не заклинило установщик, вышли всего восемь мин, но и это принесло успех. Причины ненадёжности установщика я видел, и на обратном пути мы со старшим механиком думали, как его можно усовершенствовать. Ушли мы тем же путём, и, похоже, нас так никто и не обнаружил. Мины стоят заглублённые, подорваться смогут или тяжелогружёные транспорты, глубоко осевшие в воде, или крупные боевые корабли – как повезёт. Топлива на обратный путь хватит, даже запас есть. Я рассчитывал на обратном пути серьёзно поохотиться, причём на надводные транспортные суда. Но первой нам попалась немецкая субмарина. Причём это была немецкая «девятка» в очень редкой комплектации – транспортной. Сами немцы их называли «дойными коровами». Пока они у ребят Дёница были мало распространены, но уже имелись в составе, и вот нам повезло встретиться с такой подлодкой. Судя по тому, что она была фактически пуста, явно возвращалась из боевого похода на базу, которая, скорее всего, находилась в акватории Тронхейма – курс держала на него. И шла, к слову, в надводном положении, непогода скрывала её. Взор я к тому времени прокачал уже почти до десяти километров, шестьдесят метров осталось. И когда подлодка появилась на границе Взора (визуально «девятки» пока не было видно), я, покидая ходовой мостик, тут же скомандовал: – Боевая тревога. Срочное погружение. Вражеская субмарина. Антенна была мигом снята (Марина слушала эфир), вахтенные скатились вниз, последний закрывал люки, я проверял. Лодка, бурля водой по бортам, ушла под воду, на глубину двадцать метров, и на малом ходу двинулась навстречу противнику. Когда все заняли свои посты, а я, сняв плащ и бушлат, вытирал мокрые руки, Звягин поинтересовался: – Что делать будем, командир? – Что делать? – усмехнулся я. – Брать на абордаж. – Командир?.. – в явном изумлении спросил он. Матросы в центральном отсеке тоже были в шоке. Пришлось пояснить: – Лодка явно идёт на базу, экипаж устал после долгого похода. Наверняка топливные баки пусты, и торпедные аппараты тоже. Что они смогут сделать кроме как сдаться, если их хорошо попросить? Вот и попросим. Командиры сомневались, а я в себе был уверен. Слушая разговоры на борту «девятки» (немцы радовались тому, что долгий поход подходит к концу и скоро они будут отдыхать), я вёл «Неуловимый» навстречу противнику. Немцы шли если не на полном ходу, то близко, так что вскоре прошли над нами. Их акустик был оглушён работой собственных дизелей и нас не услышал. Всплыв позади немцев, мы их нагнали, и наш особист сделал из палубного орудия один выстрел осколочным снарядом, положив его неподалёку от борта лодки. Тряхнуть их должно хорошо, но без повреждений внешнего корпуса. Немцы среагировали так, как и ожидалось: срочно стали погружаться. Мы сделали то же самое. Они даже не пытались сообщить на базу, хотя Марина и готовилась заглушить их непонятной морзянкой. Вообще, я бы тоже не стал терять время на связь, а погрузилась «девятка» быстро, что указывало на высокую выучку команды. Команда «девятки» пыталась увести лодку в разные стороны, то переходя на максимальный ход, то ныряя на глубину. Это могло бы их спасти: у них предельная глубина двести восемьдесят метров, а у моей лодки всего сто. Вот только глубина здесь не превышает ста двадцати метров, и мне это на руку. Я повторял все их манёвры и одновременно вёл общение с капитаном подлодки. Поначалу немцы не отвечали, но после того как я пустил торпеду, которая прошуршала мимо и взорвалась о дно неподалёку (а они не могли этого не слышать), всё же вступили в контакт. Штурман киянкой отбивал по корпусу нашей лодки, передавая сообщения, а в ответ шёл такой же перестук морзянкой. Кто был их противником, они узнали быстро, да и я подтвердил, что да, я Мальцев. Дальше пошли торги о сдаче: капитан решил, что умирать глупо, офицеры его поддержали, команда, впрочем, тоже. С помощью морзянки переговоры длились довольно долго, четыре часа мы пытались договориться. А торг шёл об условиях плена: их так запугали Сибирью, что они туда категорически не хотели. Я объяснял, что в Норвегии, где у них база, морозы даже сильнее, но всё равно – не хотят в Сибирь, и всё тут. Пришлось дать слово командира, что их отправят южнее, в ремонтные и строительные бригады, будут восстанавливать то, что их камрады порушили. Кроме того, пообещал, что через месяц после окончания войны, если победа будет наша, их отправят домой. Вообще, немцы были уверены, что победят они, но всё же и этот пункт включили, видимо, на всякий случай. На борту подлодки был всеобщий совет, и это предложение поддержал молоденький матрос, а остальные, подумав, всеобщим голосованием согласились. Договорившись, мы всплыли. Мои артиллеристы тут же заняли места у орудий, зарядив их и наведя на всплывшую рядом «девятку». Особист был назначен командиром абордажной партии, он неплохо знал немецкий. С ним шли боцман и двенадцать матросов. Все они были вооружены пистолетами, а у двоих были ещё и автоматы ППД: во внутренних отсеках подводного транспортного крейсера это оружие было предпочтительнее. Однако я не беспокоился: видел, что сопротивления не будет, немцы, скажем так, были сломлены. На воду спустили две надувные шлюпки. Волнение было сильным, шлюпки захлёстывало, плащи не помогали. Но до «девятки» было всего пятьдесят метров, так что подошли. Два матроса из немцев скинули верёвочный трап и помогли нашим матросам перейти на палубу. Мы решили, что всех немецких офицеров возьмём на борт нашего «Неуловимого», и Звягин поведёт лодку на базу, а я, взяв двух командиров и двадцать пять матросов, перейду на трофей и поведу его туда же. Вместе пойдём. Особист пойдёт со мной, на нём охрана пленённой команды. Немецких офицеров доставили на лодку, разместили в кубрике старшин, где были свободные места, и я с частью команды направился к «девятке». Она была в порядке, обошлось без диверсий. Немецкий арсенал мы опустошили и перевезли на «Неуловимый», только боеприпасы не трогали. Спустившись внутрь лодки, я прошёл в двигательный отсек. Тут пока никого не было, и я, открыв горловины баков и приложив к ним ладонь, стал самосливом заливать солярку из Хранилища. До половины залил, до базы теперь точно хватит, а то почти на дне было. Двое краснофлотцев охраняли немецкую команду: один матросов, другой унтеров. Разбираться с лодкой мне не пришлось, я её и так знал от и до, так что на ходу обучая перегонную команду, которая была со мной, я на полном ходу повёл лодку в сторону базы. К слову, капитан корабля выполнил свою работу: шифровальная машинка «Энигма» и шифры были уничтожены (как будто этих машинок и шифров у наших и так не было; шифры конечно свежие, но это не так и важно). Мне пришлось написать на листах, что за что отвечает, и прикрепить листы в соответствующих местах, чтобы рулевые, механик и электрик могли работать, понимая, что делают. Бывшая команда лодки была отстранена от управления. Даже кок у нас был свой, готовил на всех. К сожалению, припасов было немного, а часть оказалась испорчена сыростью: «девятка» была в походе почти месяц. В торпедном аппарате осталась всего одна торпеда, но у лодки не было кормовых аппаратов, только шесть носовых торпедных, и всё. Дошли мы благополучно. На полпути радировали на базу о трофеях и своём местоположении, и неожиданно к нам направили флагман с эсминцами. Видимо, решили, раз есть такая возможность, в рамках второго выхода совместить боевой поход с учениями. Команда крейсера активно осваивала корабль. В первом выходе, как я слышал, даже артиллерийские стрельбы были. Часть оборудования поменяли на наше, советского производства, например, практически всю связь. Нас встретили, забрали пленных, дали дополнительных матросов и ушли, а мы дошли до базы. Инженеры на две недели поставили лодку на ремонт и модернизацию, мы всё же будем совершенствовать установку сброса якорных мин. Правительство решило широко осветить пленение подлодки. Об этом событии говорили по радио, а в газетах печатали статьи, одна из которых называлась «Битва двух подводных титанов»: всё же обе субмарины относились к большим ПЛ. Я дал довольно развёрнутое интервью, в котором подробно описал и бой, и как мы уговаривали немцев сдаться, и что я им за это обещал. К слову, мои обещания выполнили: немцев направили на юг, пополнив ими ремонтные бригады, состоящие из пленных немцев, которые занимались восстановлением железнодорожных путей и мостов после бомбёжек. В результате я, будучи и так достаточно известен, стал просто невероятно популярен, особенно среди молодёжи. Огромное количество мальчишек и девчат осаждали военно-морские училища: всё хотели стать как капитан Мальцев или лейтенант Червенец. О Марине газеты тоже писали немало, с фотографиями на фоне рубки «Неуловимого», так что она стала очень даже известной: всё же первая девушка-подводник Советского Союза, и к тому же красивая. Я бы сказал, как актриса, но честно говоря, посещая с командой киносеансы, ни одной красивой актрисы я так и не увидел, странные вкусы у наших предков. Поэтому оскорблять Марину, говоря, что она красива, как актриса, я не стал: она как раз не страшная. Кроме того, на экипаж посыпались награды за два боевых похода, и Марина получила орден Красной Звезды за бой с двумя субмаринами и «боевик» за захват «девятки». Ну и повышение в звании: ей убрали приставку «младший». Когда я давал интервью в клубе Дома командиров флота, во время общения с журналистами, едва ли не треть которых составляли иностранцы, прозвучал вопрос от одного из наших военных корреспондентов, имевшего вид пройдохи: – Товарищ капитан второго ранга, у вас такой красивый подчинённый, неужели ничего не было? Нам бы хотелось услышать историю о любви, читатели это любят. Вопрос прозвучал как-то в лоб, видимо, меня хотели смутить. В зале раздался смех, но все ждали, что я отвечу. – Вы правильно сказали – подчинённый. У меня свои принципы: с подчинёнными у меня, и в служебное, и во внеслужебное время, не может быть ничего личного. Так что вы не услышите истории о внезапно вспыхнувшей любви, как бы вам этого не хотелось: в данном случае это невозможно. При этих словах Марина посмотрела на меня, и мне показалось, в глазах у неё что-то мелькнуло. Мы сидели за столом вшестером: командиры с нашей субмарины и плюс командир бригады – это и его праздник тоже. Гаджиева не было, на днях он ушёл в поход на другой лодке типа «К». Потом выступал наш комиссар, который по совокупности, за два похода, получил орден Ленина и только что вернулся из Москвы после награждения. Меня тоже премировали, автомобилем повышенной проходимости «М-1». «Эмка» в виде вездехода, генеральская комплектация с печкой отопления внутри и дарственной надписью на панели. Это был подарок лично от товарища Сталина за победы на море, причём приобретённый на его личные средства. Умел он удивлять. Подарку я был рад. В Москву, в отличие от трёх членов команды, получивших ордена Ленина, я не летал: «эмку» доставили железной дорогой и торжественно вручили мне три дня назад, половина города присутствовала при этом событии. Так пролетели восемнадцать дней. Модернизацию лодки закончили, если работу сочтут удачной, то у всех лодок это устройство заменят. За эти восемнадцать дней я сделал многое. Смог договориться с летунами: командир истребительного полка согласился обучить меня летать, у них был У-2. Пока я изучал систему управления и сам самолёт, особенно мотор: пока не сдам зачёт, в воздух мне не подняться. Да и погода не особо лётная, весна началась, апрель, придётся подождать. Нашёл я и учителя по бою на саблях. Им неожиданно стал мой боцман. Он из казаков, и имел наградную шашку ещё за Гражданскую, вот и взялся меня учить. Вы бы видели глаза немцев из экипажа «девятки», когда мы, перегоняя лодку, вели тренировочный бой в замкнутом пространстве в коридоре лодки у камбуза тренировочными шашками, которые я не забыл прихватить с собой. Кроме того, штурман давал мне знания по штурманскому делу, начав с азов. Так что день у меня был занят очень плотно. Утром я посещал подлодку, где, проверив, как идёт модернизация, час фехтовал с мичманом, потом час занимался со штурманом, после чего ехал на аэродром, пользуясь поначалу служебной машиной, а потом уже и своей. После аэродрома я работал в штабе, пару раз давал лекции для других командиров подлодок. Чему мне их учить? Я по сравнению с ними пацан пацаном, читер, но многое для них действительно было внове, причём такое, что они и сами могли применить. Я просто смотрел на многое под новым углом и помогал увидеть это другим. Вечером меня снова ждал учебный бой на саблях, ещё один часовой урок у штурмана, а после домой, отдыхать. Хорошо, что флотская баня работала каждый день, вечерами посещал, особенно парную, после подобных скачек это необходимо. Синяки на теле от ударов тренировочной шашкой не переводились: пока одни сходили, появлялись новые. Мой денщик заботился обо мне, и я всегда был в чистой и выглаженной форме, а сапоги начищены так, что в них смотреться можно. Денщик молодец, я наградил его орденом Красной Звезды. Он был в расчёте орудия и в абордажной команде, а потом в призовой и перегонной. Работал отлично, заслужил награду, как и другие моряки экипажа. Сегодня шестнадцатое апреля. Тут, на Севере, пока зима, хотя заметно, что температура повышается, уже спокойно в шинелях ходили. Через два дня моя лодка уходит в очередной рейд, на борту будет корреспондент с фотоаппаратом. Его прислали из политуправления флота, видимо надеясь, что и этот поход будет громким. А ведь они правы, ни один наш выход пустышкой не был, каждый громко звучал, и в газетах, и по радио. Однако я уже начинал сомневаться в том, что поход состоится. Ещё три дня назад я приметил подозрительную активность контрразведки флота, её усиление многими новыми сотрудниками, и вообще их работу, основным фигурантом которой являлся я. Местные особисты буквально выли от радости, раскрывая многочисленных агентов, проникших в Полярный. А я ещё радовался, что город является закрытым объектом и попасть сюда можно только по специальному пропуску. Какое там! Особисты и местная госбезопасность уже более трёх десятков агентов отловили. А тут они решили разыграть большую карту, и честно скажу, мне их планы не понравились. Думаю, с Москвой это не согласовано. А дело было в том, что они никак не могли выйти на вражеского агента, которому дали кодовое имя Барабанщик. Оказалось, это тот самый чел, который сдал британцам коды и шифры, как и выход эскадры нашего флота. Получается, что особисты его так и не вычислили. Полярный несколько раз прошерстили, но найти агента не смогли. Я тоже пытался – глухо. Или его тут нет, или слишком высоко сидит, так, что на него и не подумаешь. Вообще, подставлять меня под похищение они не хотели, решили обойтись подставной фигурой: их сотрудник в форме командира будет изображать меня. Нашли похожего фигурой и ростом, и он учился имитировать мою походку, чем изрядно меня позабавил. Надо было всё успеть за эти два дня до выхода моей подлодки в поход. Тут невольно посочувствуешь. А так они взяли агента Барабанщика и узнали о планах этого поца похитить меня. И нет, агент его никогда не видел, через посредника получал указания, а посредник исчез. И теперь вопрос: кто заказчик похищения и куда нужно меня доставить (обязательно живым, таковы условия), если платят золотыми марками? Вот и я думаю, что британцы. А вы на немцев подумали? Нет, вряд ли. Наглы любители пускать пыль в глаза, вон вспомяните историю с «семёркой». Тем более Барабанщик их агент. Так что будет интересно понаблюдать, что контрразведка будет делать. В данный момент я находился в штабе нашей бригады, где с двумя штурманами обговаривал особенности дна в районе некоторых береговых линий Норвегии (они меня учили что и где). И тут к нам в кабинет заглянул знакомый батальонный комиссар из политуправления флота. Осмотревшись, он нашёл глазами меня и сказал: – Вань, ты вроде хотел испытать удилище? Мы тут с парой командиров решили выйти в море на большом разъездном катере, порыбачить. Волн нет, погода тихая. Недалеко, на виду у сторожевого корабля. Я узнал, что тут косяк трески видели. – Можно, – медленно ответил я, обдумывая предложение. У меня дальность Взора уже за десять тысяч метров. Если в устье будем рыбачить, дальности до Полярного хватит, не хочу контрразведку без наблюдения оставлять. – Сейчас соберусь. За трофейную подлодку мне от командования флота подарили комплект удочек, да не просто комплект, а мощный такой арсенал с десятком удилищ и снастей, плюс удочкой на крупных рыб, вот я и хотел её испробовать. Свой катер я светить не хотел, а раз предлагают с местными профессионалами порыбачить, которые меня всем ухваткам научат, то почему нет? Так что закончив со штурманами (всё равно уже уточнил, что хотел), я собрался, на своей машине доехал до квартиры, оделся потеплее, взял удилище со снастями и поехал к пристани. Машину поставил у причала своей лодки, вахтенные присмотрят. Потом дошёл до сходней большого катера, и мы направились в сторону устья залива. Командиров, кроме меня, было трое: тот самый политработник, ещё один с флагмана, вроде артиллерист, и третий из оперативного отдела штаба флота. Все, как я знал, страстные рыболовы. Команда катера состояла из двух человек: капитана и матроса, сопливого шкета лет пятнадцати. Кстати, о «девятке». Так как лодка свежая, то её уже ввели в состав нашей бригады как учебную транспортную подлодку, на ней будут учить моряков и заодно проводить транспортные операции. Нашему командиру бригады показалось неплохой идеей использовать её как подводную плавбазу для пары наших подлодок, чтобы увеличить дальность их действий и срок автономности. Рыбачить мы начали на входе в залив, неподалёку от малого тральщика типа М, одного из двух, что я передал, сегодня он в охране. Трески не было, пошёл палтус. Одному из рыбаков повезло поймать зубатку. Рыбы я наловил немало; думаю, моя команда будет рада, всё на камбуз пойдёт. Нет, нам и так поставляют свежую рыбу, больше, чем мяса: тут рыболовы работают как на фронте, не щадя себя, всё бойцам Северного фронта. Но когда сам поймал – это сам поймал. Потом мы отошли дальше, вглубь моря. Тут треска пошла, но мало. Я видел дальше, километрах в двух, большой косяк трески, а правее – косяк сельди, и предложил там попробовать. Вот там-то клёв у меня и пошёл, вся палуба была в бьющейся рыбе. Я так увлёкся, что не сразу засёк, как границу моего Взора, которым я время от времени пользовался, осматриваясь, пересекла неизвестная субмарина. Шла она на глубине тридцати пяти метров. Я распрямился, изучая её Взором, и тут в голове у меня словно граната взорвалась. Боль в затылке – и сознание погасло. Это что такое было? * * * Сколько времени прошло, пока я очнулся, не знаю. Не открывая глаз, осмотрелся Взором. Гул моторов меня не обманул, мы находились на высоте трёх тысяч метров и летели куда-то над морем: Взор видел морское дно, но не сушу. А воздушное судно было мне знакомо – «Каталина», летающая лодка. У нас в Союзе такие тоже были, три штуки на Северном флоте. Они именовались ГСТ и были лицензионными копиями «Каталин». Изучая окружение, я параллельно запустил диагностику, подивившись коктейлю препаратов, находившихся во мне. То-то я в таком состоянии, словно как обкуренный или обколотый наркотой. Её и кололи, сволочи: героин использовали и какие-то препараты. Я тут же очистил организм от всей этой хрени, и сознание прояснилось, глюки исчезли. Я лежал на полу, даже не связанный: не ожидают от меня сопротивления, видимо, думают, что я так и лежу под наркотой, пуская слюни. На голове бинты. Гематому на затылке вылечу потом, сейчас всю зарядку уже использовал. Похоже, я догадываюсь, что произошло. Скорее всего, Барабанщик – один из командиров. Уверен, это батальонный комиссар: он ближе всех ко мне стоял и воспользовался тем, что я отвлёкся. Если на судне не было его агентов, то он просто всех перестрелял и повёл катер навстречу той субмарине. Там через люк спустили мою тушку вниз, катер бросили, и субмарина ушла. Поиски если и были, то ничего не дали. Лодке нужна плавбаза, возможно, использовали ту самую, замаскированную под норвежского рыболова. Контрразведка посчитала, что искать её бессмысленно. Я тоже так считал. Накачали меня снотворным и наркотой, вызвали эту летающую лодку. Если её дальности не хватало на обратный путь, то мог быть запас авиационного топлива на борту плавбазы. И вот мы летим обратно. Куда, я не в курсе, но думаю, в Англию. А тип той субмарины, которую я успел заметить, до того как меня вырубили, я знаю, но ни тогда, ни сейчас не могу вспомнить ничего из подобной серии. С другой стороны, какого только хлама нет у британцев! Снова светить свои подлодки у наших берегов они явно не хотели, вот что-то такое одноразовое и использовали. Я не всё успел рассмотреть, прежде чем меня вырубили, но в той подлодке была какая-то странность. Она относится к классу больших, океанских, и явно новодел, но не тип «Т». Мне кажется, это что-то французское.