— У нас нет. Канистры есть, вон на стеллажах. Там же бочки с топливом. — Ясно, хорошо, я тут сам разберусь, руки подставляйте… Хм, может, вам ногу прострелить для достоверности, могут ведь в гестапо затаскать? — Пожалуй, не стоит, — не согласился тот. — Ну, было бы предложено. Связав его и вставив в рот кляп, я открыл грузовой люк самолета, с довольным видом заглянул внутрь и, ухватив за ручки носилки, вытащил их. Мне они ни к чему. После этого я пробежался по ангару, залил в восемь канистр бензину. Еще одну прихватил с маслом и убрал все в салон, туда же и бензонасос сложил, найденный на стеллаже. Там же была сумка с инструментами и мелкими запчастями вроде прокладок и остального, я ее тоже подхватил. После этого я выключил свет, вышел из ангара и поспешил в ту сторону, где был велосипед. Мне мешал только один часовой, тот, что окликнул нас и охранял стоянку самолетов, поэтому сблизившись с ним, снял его двумя выстрелами. Смелый спал на моей кепке и по-детски всхлипывал во сне, но проснулся, когда я взял его на руки, и мы покатили к ангару. Там я завел велик внутрь и убрал в салон самолета, втиснул еле-еле. Туда же закинул и мешок с узлом. Более этого, я и к часовому сбегал, снял с него пояс и карабин — мало ли пригодится, на этом самолете оружия не было. А дальнобойное может понадобиться. Когда все мои вещи были разложены в салоне самолета, я снова покинул ангар и побежал к диспетчерской. Мне нужны были карты, а где их еще взять, если не там? Однако, к сожалению, диспетчер мне помочь не смог, у него была одна карта, да и то Польши. Оглушив его и связав, я рванул к транспортникам на стоянке. Во втором «юнкерсе» мне повезло, там в кресле второго пилота лежал планшет со всеми аэродромами Германии, правда не военными. Но и это неплохо, так что, прихватив планшет, я вернулся в ангар. После этого я надел и застегнул парашют, снова выключил свет в ангаре и открыл створки, откатив их по полозьям в стороны. Получилось довольно шумно. Все, что нужно для запуска самолета, я уже провел, да и колодки убрал из-под колес и, пристегнувшись к креслу, потрепал по шее Смелого, сидевшего в соседнем кресле, и запустил движок. Прогреться я ему дал всего секунд двадцать, лето же, после чего отпустил тормоза и покатился из ангара наружу, потом взял правее и, дав газу, после короткого разбега пошел на взлет. Тревога поднялась на аэродроме, когда я пролетел километра на два. Засверкали лучи прожекторов у зенитки, но было поздно, я уже удалился на приличное расстояние. Пусть ищут. Естественно, я полетел в сторону Буга, то есть в сторону прежней границы с Союзом, протарахтел над Люблином, но удалившись от него километров на десять, повернул и направился в сторону Германии. Ложный след сделал, теперь летим туда, куда надо. Пусть истребители меня у границы ищут. Второй угон, я уверен, будут расследовать серьезно, так что вычислят немцы, что все это сделал один челов ек, по-любому вычислят. Летел я пока по той карте, где была Польша, мне нужен был Берлин, вот к нему я и продвигался, старательно обходя населенные пункты, большие по крайней мере, мелочь у меня просто не была обозначена. Курс я держал на Познань, для меня он был одной из точек маршрута. Если повезет, а я на это надеюсь, к рассвету я буду в районе Берлина. До него, если судить по картам, было около семисот пятидесяти километров. Две заправки и часов пять, а если будет встречный ветер, то и шесть полета. Должен, по идее, успеть к рассвету. До Познани я не долетел около сотни километров. Нужно было заправиться, и я начал искать площадку. Помогавшие мне в угоне самолета тучи теперь мешали с выбором посадки. Но к счастью, появилось окно, и я, рассмотрев под собой пустое шоссе, совершил на него посадку. Привыкаю ночью летать, смотри-ка, хочешь не хочешь научишься. Пока Смелый бегал вокруг самолета, я доставал по очереди канистры и заправлял аппарат, убирая их потом на место. Неожиданно большим оказался расход масла, пришлось доливать, но я думаю, это из-за того, что мотор новый, самолету было всего два месяца, и налета на нем было меньше ста часов. Потом я бегал, ловил расшалившегося щенка, и чуть позже мы снова поднялись в ночное небо и на высоте пятисот метров направились дальше. Как мы пересекли границу Польши и Германии, я заметил не сразу. Просто определил слева по борту город как Франкфурт. Это он и был. Я снова пошел на посадку, время было второй час ночи, нужно было заправиться и продолжить полет. В этот раз Смелый так и продолжал спать в кресле, свернувшись калачиком. Я залил топливо в баки, осталось три полных канистры, и снова взлетел. Как и в прошлый раз, посадку я совершал на пустом шоссе — и нет никого, и ровная площадка, асфальтом покрытая. Удобно. Наконец горизонт начал светлеть, и я рассмотрел впереди в десяти километрах огромный город, столицу Третьего рейха, поэтому снизился и повернул, положив самолет круто на левый борт — рассмотрел в той стороне довольно приличный лесной массив. Надеюсь, в нем есть поляны, на которые я могу благополучно сесть и замаскировать аппарат. Да, я добрался до Берлина не только потому, что собирался добыть тут топлива, и во Франкфурте есть аэродромы гражданской авиации, нет, я решил заскочить в Берлин по пути к союзникам, чтобы повидаться с Ольгой, с той, которая биологически была мне сестрой, а фактически врагом. Нужно закончить с нашими делами. Из нас двоих должен остаться в живых только один. Я сказал. В общем, раз лечу мимо, то почему не заскочить к ним, раз возможность такая есть? Мне этого сделать никто не мешает. Начальства над головой нет и не предвидится. Хватит, уже один раз подставили, могут вообще до могилы довести. Теперь я сам себе начальник. Германия. Лес к юго-востоку от Берлина. Это же время. — Слышишь мотор? — негромко спросил часового капитан Колясьев, вставая с лапника. Пять летчиков находились в глубине довольно большого лесного массива. Пять из двенадцати членов экипажа четырехмоторного тяжелого бомбардировщика дальнего действия Пе-8, что совершали налет в сердце нацистской Германии. За последние две недели это был третий налет дальнебомбардировочного полка на Берлин с аэродрома под Ленинградом. Было потеряно две машины от действий истребителей противника, три дня назад подбили и капитана Колясьева. Экипаж покинул горящую машину. Ночь и начавшаяся непогода помогли пяти летчикам, собравшимся вместе, уйти от погони и скрыться в лесу. О судьбе других членов экипажа они ничего не знали. — Снова нас ищут? — предположил младший лейтенант, стрелок-бомбардир. — Когда солнце еще не поднялось? Сомневаюсь… Слышишь, стих двигатель. — Да он и так на малом газу работал, пилот явно не хочет, чтобы его услышали. — Возможно, — согласился капитан и предположил: — Или он место для посадки ищет. Поляну с малинником помнишь? — Думаете, садиться собрался? — Стих, — прислушался капитан. — Похоже, сел. По звуку что-то небольшое. Вроде У-2 или «Шторьха». — Похоже. — Давай буди Ефимова, пробежимся до поляны. Посмотрим, кого это к нам принесло. Разбудив всех летчиков, даже того, у которого нога была в импровизированной шине — именно поэтому они и находились в этом лесу, и оставив с раненым борт-стрелка, с пистолетами в руках побежали к поляне. До нее было недалеко. — «Шторьх», — тихо сказал капитан, улегшись за одним из деревьев. — Санитарный вариант, — согласился с ним штурман, капитан Ефимов. Советские летчики наблюдали, как пилот немецкого самолета, будучи сам в типичном немецком летном костюме, доставал из грузового отсека канистры и, качая ручным насосом, весело насвистывал, заправляя баки. Вот он закончил и убрал канистры обратно, после чего обошел самолет и засвистел, выкрикивая, к изумлению летчиков, по-русски: — Смелый, куда ты убежал? Ко мне, проказник… Из кустов выкатился мелкий темный меховой комочек с ярким красным языком в центре и, подпрыгивая, побежал к пилоту. — Наш, что ли? — удивился Ефимов. — Похоже, — согласился командир. В это время пилот, поиграв со щенком, вдруг замер и громко спросил: — А что это лес так странно себя ведет, как будто на опушке люди спрятались? На глазах изумленных летчиков он вдруг упал в траву и буквально растворился, хотя та, надо сказать, была не особо высокой. Щенок закрутился вокруг, потом побежал к самолету. — Куда он делся? — удивленно спросил Колясьев. — Может, выйдем, попробуем пообщаться? Если не наш, самолет нам точно пригодится. Тут капитан почувствовал, что его пнули в ногу. Крутанувшись, он обнаружил незнакомца, очень юного паренька, за спиной, с интересом их разглядывающим. В руках у того был «вальтер». — Вы-то тут что делает? Где фронт, а где мы. — Ты кто? — прямо спросил Колясьев. — Младший лейтенант госбезопасности Иванов, осназ НКВД, — спокойно пояснил тот, лениво козырнув. — Но называйте меня Лешим, это мой позывной, да и привык я к нему. — Слушай, Леший, ты что тут делаешь? — А вот это уже не ваше дело. Сами-то как тут оказались? — спросил паренек и тут же начал вслух предполагать: — Если бы бежали из плена, не имели бы при себе снаряжение, тем более планшеты и оружие, значит, были сбиты. Но не у Берлина же? — Как раз у Берлина, — вставая с земли, пояснил Колясьев. — Мы уже в третьем налете участвовали, вот во время него нас и сбили три дня назад. — Глупо на убой посылать было. Если только для пропаганды, тогда может быть, — на миг задумался паренек и тут же спросил: — А когда начали летать, почему я не слышал? — Одиннадцать дней назад первый вылет был. — А, ну тогда понятно, в то время мне действительно не до новостей было… Подождите, если три дня как вас сбили, почему вы тогда тут, а не пробираетесь к нашим? А поиски? Вас же должны искать?.. Блин, так и на мою стоянку могут наткнуться. — Не могут. Нас дальше сбили, потом непогода… Всю ночь шли и тут укрылись. Они думали, что мы вниз по реке ушли, а мы вверх поднялись, возвращаясь к Берлину. Штурману осколок в ногу попал, в ране находится, и вытащить не можем, орет. Рана гноиться начала. Не транспортабельный он, еле донесли. Десять километров по очереди на закорках тащили. — Ну, вы, блин, даете, — почесал парнишка висок стволом пистолета и, как будто только сейчас увидев его у себя в руках, убрал его за пояс. — Сейчас аптечку из самолета возьму и сходим, посмотрим вашего раненого, может, чем помогу… Смелый, ко мне! Ко мне, я сказал! — Что скажешь? — спросил Ефимов, поглядывая вслед парнишке, который, на ходу подзывая щенка, возвращался к самолету. — Похоже, не врет явно и из наших он. Лицо что-то мне его знакомо, надо уточнить. Может, встречались где… Когда паренек вернулся, в руках у него был тряпичный узел, а на плече висела санитарная сумка с красным крестом. Щенок бежал рядом. — Тут еда, немного, но думаю, вы и этому будете рады. Идем, посмотрим на вашего раненого. — А самолет? — спросил Ефимов. — Да куда он денется? — отмахнулся тот. — Потом под деревья откачу и замаскирую. — Один? — А что такого? Если хвостом мотать туда-сюда и тянуть, то назад катится, вперед вот трудно, я бы даже сказал невозможно. Одному. Если людей больше, то не трудно. Объяснение было несколько сумбурным, но летчики его поняли. В лагере паренек, осмотрев рану и неопределенно похмыкав, достал из сумки герметичный пакет и, вскрыв его, извлек шприц. Ввел в него какую-то прозрачную жидкость и стал готовить место для укола. — Это что? — остановил руку Лешего Колясьев. — Морфий, иначе ваш парень может помереть от болевого шока. Я не медик, но вижу, ранение серьезное. Тем более элементы комбеза и формы в ране, отчего и загноение идет. Вовремя успели, гангрена еще не началась. Паренек сделал укол и убрал шприц обратно в пакет и сумку. А потом стал расспрашивать подробности их прыжка, и как уходили от возможной погони. Изредка он трогал рану, а когда штурман перестал реагировать на эти касания, одним движением ухватив крепкими пальцами торчащий осколок, выдернул его, тут же закрыв рану тампоном. После чего стал чистить ее от мусора. Наконец он перевязал рану и, устало вытерев пот на лбу, сказал: — В первый раз такую операцию провожу. — Спасибо тебе. От всего сердца спасибо, — посмотрев на розовеющее лицо штурмана, который был без сознания, сказал капитан. — Да сочтемся, свои же люди. — Слушай, вот лицо мне твое знакомо, а не могу припомнить, где встречались. Паренек тоже посмотрел в лицо капитана и задумался на пару секунд. После чего к нему явно пришло озарение, и он щелкнул пальцами: — Вспомнил. В марте в Кремле на награждении. Вам там орден Ленина вручили, мне Знамя. — Точно, у тебя Звезда Героя была. Я еще удивился, за что ты ее получил. — Генерала в плен взяли. Моя группа. В октябре сорок первого — может, слышали? — Еще бы, — охнул капитан. — Об этом случае все слышали. Так это ты был?