После душа я достал из сидора гражданскую одежду. Там было белье, штаны, рубаха и легкая темная куртка. Кепка тоже была. Не было только обуви, но трофейные сапоги были мне впору, сейчас многие в них ходили. Переодевшись, я посмотрел на паренька, что отображался в зеркале, и, поправив кепку, стал убирать форму в сидор, пригодится. Кроме того, я нормально поел, у майора были приличные запасы. Поел, но брать с собой ничего не стал, у меня в сидоре была фляга — я ее наполнил из-под крана, две банки с консервами и галеты. Запас на всякий случай. Время было три часа ночи, когда я покинул квартиру Ремизова, так его и не дождавшись, после чего поспешил в сторону железнодорожного вокзала. Мои поиски, скорее всего, уже начались, поэтому стоит покинуть Москву как можно быстрее. Это же время, наркомат НКВД. Кабинет Берии. Устало потерев лицо, всесильный нарком посмотрел на двух сотрудников, что присутствовали в кабинете. Майора Ремизова и старшего лейтенанта Абросимова. — Докладывайте, что удалось выяснить, — велел он. — Особо выяснить удалось немногое. Там много сотрудников Политуправления, даже зам Мехлиса был. Контролируют они там все плотно. В общем, по собранным материалам мы узнали следующее. Москаль ликвидировал во время допроса трех «мясников», видимо его до этого стандартно мариновали в карцере, потом он ликвидировал конвой, положил всех четко, в своей манере, добрался до дежурного помещения, вырубил, но не убил двух сотрудников. Это подтверждает мое мнение, что лишней крови он не любит. Переоделся в форму одного из дежурных и спокойно покинул территорию тюрьмы, прихватив с собой две единицы оружия, оба «ТТ» и достаточный запас патронов. Часовой у ворот был новенький, всех сотрудников не знал и выпустил его. Сейчас против него возбуждено уголовное дело за преступную халатность на службе. Где сейчас находится Москаль, никому не известно. Ведутся поиски, усилены посты, подняты расквартированные в Москве и Подмосковье части. — А вы как думаете, где он? — Думаю, уже покинул Москву или нашел отличное убежище. Евгений — человек чести. Думаю, ему неприятна вся эта ситуация вокруг него, но перед тем как покинуть Москву, предположу, что он оставит весточку или мне, или Лучинскому, у него с нами хорошие отношения. — Как вы думаете, он мог убить этого члена Военного Совета, что занял должность после Хрущева? — Мог, — уверенно ответил Ремизов. — В его характере. Когда у него убили зама, он ведь ту пехотную колонну противника не бросил и повис, вцепившись в них зубами. Из шестисот человек, что тогда выдвинулись маршевой колонной от железной дороги, до своих добралось только человек сорок, и то группками и поодиночке. За своих он горло порвет, что не раз делал. — Признается? — Вряд ли, если только после работы «мясников», те любого сломать могут, но тут, как видите, он ушел. В этот раз он сдаваться не будет, будут брать — жертв огромное количество будет. Тут очень подходит поговорка про зажатую в угол крысу. — Сдаваться? Вам, майор, напомнить, как он сдавался? Один убитый, четверо покалеченных. — Ну, тут они сами виноваты, застрелили его пса, которого Евгений с младых когтей воспитывал. Вот он и свернул шею стрелку и серьезно покалечил и еще четверых бойцов комендантского взвода. Думаю, тут была проведена провокация, чтобы законно взять его под стражу. Кто-то знал его привычки. — Что он будет делать дальше? — К немцам на службу не пойдет, у него свои принципы. Или перейдет линию фронта и будет бесчинствовать в тылу, или затаится где. Нам он уже не верит. Бездействие наше ему не понравилось. — Держите меня в курсе… и, майор, — строго посмотрел нарком в глаза Ремизову, — он не должен попасть в руки следствия живым. Вам это ясно? — Да, товарищ нарком, — кивнул майор. Покинув кабинет наркома, Ремизов с Абросимовым прошли в кабинет майора, и они там до утра решали вопросы по поиску сбежавшего Москаля. Тут время шло на часы, кто успеет первым, они, или спецы Политуправления. Утром, добравшись до своей квартиры, Ремизов сразу определил, что в ней кто-то был. Найдя записку, он прочитал ее и, улыбнувшись, сказал: — Молодец. Беги, у тебя есть шанс для второй жизни. А о семье не беспокойся, подстрахую. Через пару секунд записка вспыхнула и сгорела. Улик не осталось. Как только сцепки загрохотали и эшелон тронулся, я дождался, когда медсестра проверит весь вагон, и, выбравшись из багажной полки, уже нормально лег на верхней полке купе. Подложив под голову сидор, я стал размышлять. Уйти из Москвы оказалось не трудно. Когда я подобрался в кромешной тьме к вокзалу, то как раз случился очередной налет. Немцы бомбить Москву не бросили, дальности вполне хватало. Многие бросились в бомбоубежище, а тот немногий свет, что был, отключили, соблюдая светомаскировку. В общем, воспользовавшись неразберихой, я добрался до ближайшего эшелона, это оказался санитарный, куда грузили медикаменты, и благополучно проник внутрь через открытое окно. На фронт эти поезда возили медикаменты для госпиталей и медсанбатов, а обратно раненых. Круговорот вот такой. Не успел я пробраться и спрятаться на одной из багажных полок, как состав тронулся и пошел к фронту, а в мое купе заглянула медсестра, посмотрев, все ли тут было в порядке. Вагон оказался купейный, скорее всего для командиров, в нем находились мешки с бинтами и рулоны с марлей, почти до верха загрузили. В общем, только-только рассвело, когда поезд пошел к фронту, вот так с ним я и покинул столицу. Вернее, покидаю. Судя по виду за окном, по окраине двигаемся. Никто не осматривал уходящий состав. Или не успели, или бомбардировка помешала, я слышал грохот разрывов авиабомб. Положив рядом с собой «вальтер» с глушителем, я решил вздремнуть. Всего у меня было три ствола: два «ТТ», я их вынес из тюрьмы с запасом патронов, и в сидоре в схроне лежал «вальтер» с глушителем. Он тоже имел солидный запас патронов. Еще было два ножа: финка и тот кухонный нож, что я вместе с другим оружием вынес из тюрьмы. Финка у меня была закреплена на запястье под курткой. Ножны самодельные, естественно. «Вальтер» лежал рядом, а оба оставшихся пистолета находились в сидоре. Один так и оставался в кобуре, я только ремень сверху накрутил, чтобы хранить удобно было, другой так валялся. Лежа, я продолжил размышлять. О семье я не беспокоился, мол, родственники врага народа. Не был я им родственником, обеспечены они хорошо, да и Ремизов, думаю, их прикроет. Так что эта тема закрыта, я о них буду помнить, возможно, и тосковать, но родственниками я их не считал ни тогда, ни сейчас, просто близкими людьми. Да и действительно не были они мне родственниками ни в каком виде. К тому же тетя Нина сейчас жила с главврачом, вернее это он к ней переехал, и у них там вроде все серьезно. Так что за них я был спокоен. Приятно было оставить всех с носом, но еще нужно постараться добраться до фронта и преодолеть передовую. Я даже не знал, куда санитарный поезд идет. Хотя если на Киевском вокзале его формировали, то скорее всего, на Киев, к Брянскому фронту. Так размышляя, я как-то незаметно задремал. Просыпался я дважды, когда поезд загоняли в тупики, пропуская встречные составы. Где-то после обеда, когда поезд, грохоча колесами по стыкам рельсов, двигался по зеленым бескрайним полям, я достал из сидора небольшую банку рыбных консервов и, вскрыв ее, стал обедать, закусывая галетами. Та диета в карцере не нанесла мне особого урона, но есть хотелось постоянно. Поев, я опустил окно и выкинул банку, избавившись от улики. Попив воды из фляги, я снова забрался на полку. Только в это раз на багажную и, убедившись, что следов не осталось, снова задремал. Похоже, мы скоро прибудем на место, не хотелось бы, чтобы меня застукали на полке. Поспать так и не удалось, эшелон то прибавлял скорость, то, наоборот, сбрасывал до скорости пешехода. Мне такие маневры были не совсем понятны. Выглянув в окно, впереди я рассмотрел, что перед паровозом шла дрезина с тремя седоками. В это время машинист дал несколько гудков, как будто те могли уступить дорогу. Как они вообще тут оказались, интересно? Хм, шанс? Подхватив вещи, я осторожно вышел в коридор. Похоже, вагон был пуст. Дойдя до двери я проверил — та была заперта. Ну, особо я на нее и не надеялся. Придется так же выходить, как и заходил. Я открыл окно в ближайшем купе и, выбросив наружу сидор, выскользнул следом. Упал я на спину, перекатом гася скорость, остановился только в кювете. Криков не было. Похоже, никто так и не заметил ни как я попал в вагон, ни как покинул его. Дождавшись, когда, покачиваясь, пройдет последний вагон, на площадке которого маячил часовой в плащ-палатке, я вставил и, отряхнувшись, пошел к сидору. Он должен был лежать метрах в сорока от того места, где я нырнул в кювет. Пришлось поискать его в густой траве. Проверив оружие и уместив сидор за спиной, я энергично зашагал по кювету в сторону фронта. Не знаю, сколько осталось до него, но думаю, не так и много. По времени подходило. Через час, когда левее появилась темная масса леса, я пропустил, прячась в траве, еще один эшелон. В этот раз в открытых теплушках сидели бойцы, слышались игра на гармони и песни. Так вот пропустив его, я направился к лесу. Скоро вечер, нужно подумать о ночевке. Лес был небольшим и к тому же оказался занятым, на опушке под деревьями расположилась наша истребительная авиачасть. Если уж они тут, то передовая реально близко. Они обычно стояли не дальше тридцати километров от линии фронта. Устраиваясь в леске, я наблюдал за работой полка. И хотя на аэродроме было всего шестнадцать машин, это был именно полк, понесший потери в людях и технике, но все же полк. То одна тройка, то другая уходили, некоторые возвращались, так что работа на аэродроме кипела неустанно. Погода была отличная, на небе ни облачка, самое время для тяжелой, но нужной работы по защите наших войск от авиации противника. Полк, кстати говоря, был вооружен самолетами Яковлева, «единичками». Поужинав, я убрал банку с недоеденной тушенкой обратно в сидор — завтра позавтракаю, и, дожевав галету, попил воды. Тут недалеко родник был, дежурные по кухне туда постоянно с ведрами бегали. Когда стемнело, я оставил вещи под елкой, где сделал себе постель, и тихонько обойдя полусонного часового, подобрался к землянкам. Пришлось ждать довольно продолжительное время, пока дежурный выйдет покурить да посетить туалет. Часовой был с другой стороны и не мешал мне в прорубленное в срубе окошко наблюдать за ночной работой штаба. Так что как только дежурный вышел, телефонист отлучился ранее, я проник в штаб и из стопки новеньких карт вытянул себе одну, после чего посмотрел на расстеленную на столе карту, свет керосинки вполне позволял это сделать, и определившись, где я, покинул штаб, буквально на мгновение опередив возвращавшегося дежурного. Чуть позже у себя в берлоге при свете фонарика я сделал пометки и обозначил линию фронта. Изучив карту местности, я довольно кивнул — до передовой оставалось восемнадцать километров. Если повезет, следующей ночью перейду через нее. В общем, ночь прошла нормально. Позавтракав, я обошел полк стороной и по дороге направился дальше. Дважды, когда появлялись колонны, я успевал спрятаться в густой траве, а вот в третий раз не успел, меня незамеченной догнала одиночная «полуторка», так как я отвлекся на воздушный бой. Там тройка истребителей, скорее всего с того полка, который я видел, дрались с парой «мессеров». Немцы, к моему удивлению, не отступали, а затягивали бой, используя преимущество своих машин в вертикальном маневре. Почему они тянули время, я понял, когда выше боя заметил еще одну пару с характерными худыми силуэтами. Немцы помощь вызвали, скорее всего близкую. Это был далеко не первый бой, который я видел, поэтому только досадливо скривился, когда рядом, обдав меня пылью, остановилась «полуторка». Судя по неработающему мотору, подкатили они ко мне по инерции с заглушенным двигателем. Открылась пассажирская дверь, и наружу спрыгнул невысокий старшина-крепыш, что характерно, в старой пограничной фуражке. В кузове находилось еще трое бойцов. Двое следили за боем с не меньшим интересом, что я до этого, а вот третий поглядывал на меня, страхуя старшину. Не то чтобы он меня опасался, скорее всего привычка. Это был патруль, и по виду — опытный патруль. — Кто такой и куда идешь? — В Фадеевку, — показал я рукой. — Ее недавно освободили, а у меня там бабушка. Вот, решил проверить, как она. — Документы есть? — Конечно есть. Достав из нагрудного кармана рубахи новенький паспорт, я протянул его старшине. Тот его осмотрел и спросил: — Недавно получал? — Месяца нет. В начале июня мне шестнадцать исполнилось. Там же есть дата. — Да вижу… — кивнул тот, но больше ничего сказать не успел. Один из бойцов заорал: — Горит! Посмотрев вверх, я тоже издал радостный вопль и исполнил танец победы. Оставляя дымный след, один «мессер» начал падать, от него отделился темный комок и раскрылся купол парашюта. Бой, который шел почти над нашими головами, немного сместился в сторону, но все равно было видно, так что мы приветствовали победу наших летчиков. Теперь их было трое на трое. — Держи, — протянул мне паспорт старшина. — Фадеевка твоя всего в шести километрах от передовой находится. Я в ней не бывал, но вроде часть домов там уцелели. А мы погнали, нужно немецкого летчика брать… Фирсов, заводи! У меня были в кармане также еще документы от политуправления Брянского фронта, но старшина их не попросил, поэтому я убрал паспорт в карман и попросил подвезти. — Только до ближайшего перекрестка, мы в другую сторону едем, — подумав, предложил тот. — Да хоть так, — кивнул я, — спасибо. Внутренне я даже порадовался, хоть несколько километров проеду, а не буду шарахаться от всех. Нужно было ночью идти. А летуны разошлись, немцы направились к себе, наши к себе. Все как-то буднично и спокойно. Подвезли меня всего километров на пять, после чего высадив на перекрестке, где находилась регулировщица, покатили дальше, туда, где на поле опустился купол парашюта. Его, кстати, отсюда было видно, как и несколько машин, что остановились неподалеку. Видимо, какие-то тыловики решили взять немца. До Фадеевки осталось меньше трех километров, так что я, поглядывая вокруг, направился в ту сторону. Не дошел, естественно, ушел в сторону и разлегся в тени, под деревом пережидая день. Тут до передовой совсем немного осталось, уже слышна ленивая перестрелка. Орудийная, для легкого стрелкового далековато. Метрах в семидесяти левее в глубине поля был виден остов сгоревшего танка без башни, она, видимо, находилась где-то на земле, возможно за корпусом. Трава высокая, но не до такой степени, чтобы скрыть башню. Танк был наш, ранняя модификация «тридцатьчетверки». Чуть дальше от него из земли торчала мятая станина. От меня все там было скрыто травой, но, похоже, прежде чем быть подбитым, он подавил тут противотанковую батарею. Бои тут несколько месяцев назад были серьезные. Делать было ничего, поэтому я снял с руки трофейные часы, они принадлежали тому следователю, что я наглухо положил в тюрьме, и, достав нож, стал ковырять острием новую дырочку. По тем, что были, часы бултыхались на руке, как бы не упали. Несмотря на то что буквально в сорока метрах находилась дорога, по которой то и дело проезжали машины, а бывало и колонны, я спокойно уснул и проспал до самого вечера. К вечеру тень сместилось, и я проснулся, когда солнышко начало припекать. Обгореть не получилось, я еще в начале лета несколько раз обгорал, пока не получил темно-бронзовый загар, который не брало никакое солнце. — Нормально, вовремя, — пробормотал я и, добив остатки галет, запил их водой. Все, ни воды, ни продовольствия у меня не осталось. Осталась одна надежда — на немцев. Своих грабить как-то не хотелось. Это верхушку правящую я не уважал и ненавидел, считая натуральными иждивенцами и пиявками на горбу у простого люда, а простой народ мне ничего не сделал. Именно поэтому я и не стал угонять на аэродроме истребитель, хотя небольшой опыт полета на таком аппарате у меня и был. Не хотел подставлять командиров полка, им за это могло крепко влететь вплоть до следствия по этому делу. А у немцев другое дело, бери, что хочешь, хотят они этого или нет. У меня, кстати, насчет них были неслабые такие планы. Когда стемнело, я встал и вышел на дорогу. Идти по полям я был не идиот, тут всю весну бои гремели, минное поле на минном поле. Я и так под дерево ушел, внимательно глядя себе под ноги и поглядывая вокруг, нет ли предупреждающих флажков. Пару раз меня нагоняли грузовики, в колоннах по пять-семь машин. Трижды были встречные. Ездили колоннами, ни разу по одной не видел, кроме того патруля. В чем мне повезло, еще перед закатом на небо наползли тучи, не дождевые, обычные, но луну они скрыли, и стало достаточно темно. Надеюсь, тучи пробудут на небосклоне достаточно долго, чтобы я убрался к немцам глубоко в тыл. От машин я прятался, замечая их издалека по шуму моторов, так что шел нормально. Оставив по правому боку Фадеевку, я наконец добрался до передовой. Судя по перестуку «максима», изредка влетающим осветительным ракетам и работе немецких «МГ», передовая была рядом. Стрельба не была ночным боем, просто ленивая перестрелка на подозрительное шевеление и предупреждение, что противник не спит. Да и чтобы расчеты и часовые не уснули. Шел я очень осторожно, однажды засек тыловой секрет наших подразделений и пропустил мимо противотанковое орудие, замаскированное в кустарнике, потом по-пластунски добрался до окопов, не ячеек, а полнопрофильных окопов, и замер на окрик часового. Тот услышал, как зашуршала земля, осыпаясь в траншею, когда я ее одним прыжком преодолел и замер у бруствера уже на ничейной земле. Сидор я снял и нес в руке. Так что он лежал рядом, и когда взлетела очередная осветительная ракета, я только вжался в землю. — Гузеев, что у тебя там? — услышал я хриплый бас. — Землю слышал, товарищ сержант. Кому-то из наших на каску посыпалась. В это время ракета погасла, и я тихо пополз дальше, и когда часовой и разводящий замолчали, так же замер. — Тихо вроде? — прозвучал голос сержанта. Я уже отполз метров на двадцать от окопов и все еще слышал его хорошо. — Может, показалось?