— Насчёт этого у Виталия уже есть решение. К вечеру он велел принимать груз. Как и где, не написано, видимо, решил, что мы сами сообразим. — Хм, – задумчиво хмыкнул Омельченко и, подойдя к карте, стал её разглядывать, после чего карандашом нарисовал два небольших кружочка. – Я не знаю, как Фролов сможет доставить к нам пленного и документы, в данный момент это фактически невозможно, мы в окружении, но единственный возможный вариант для него… Это по воздуху… Вот здесь был разгромлен штаб моторизованного корпуса, а вот тут, в ста километрах, находится аэродром, где базируются бомбардировщики, что совершают налёты на наш штаб. Если провести линии вот так и так, то аэродром пересекается двумя линиями… Товарищ полковник, передайте зенитчикам, что если появятся немецкие самолёты, пусть не стреляют, пока те не начнут бомбить. Мало ли. — Летят, – поднимая бинокль, сказал Малкин. – Ха, а шестой дымит, видимо, ему от наших досталось. Наша колонна была укрыта в небольшом березняке и замаскирована. В разные стороны я отправил разведгруппы с задачей взять информированного офицера, а в данный момент мы с начштаба стояли на опушке и наблюдали за шестью бомбардировщиками, что сбрасывая скорость нарезали круги над своим аэродромом. Когда я сообщил свои планы на сегодня, к моему удивлению никто из командиров не стал говорить, что это невозможно. Нет, они тут же стали обсуждать рабочие вопросы нашего будущего рейда. Да, я решил войти в Киев, пройти его насквозь, посетив здания комендатуры, губернатора и гестапо. После чего по мостам уйти на другой берег Днепра и затеряться в лесах, дав мангруппе неделю отдыха от последних бешеных дней. Пока бойцы и командиры буквально бурлили энтузиазмом, но я знал, что у них накапливается усталость, скоро появится лёгкое безразличие, невнимательность, а это может привести к катастрофе. Так что воспользуемся моментом, отдохнём, заодно потренируемся и продолжим рейды. Немцы немного подуспокоятся, плотнее взявшись за партизанский корпус, ну а мы нанесём им удар в неожиданном месте. Там видно будет, появятся ещё жирные цели, а пока мы шли к Киеву. Шли с некоторым крюком, я таки решил навестить второй аэродром, где базировалась основная часть бомбардировщиков и оставшаяся истребителей. Всё равно „почти“ мимо шли. Мангруппа встала от летунов в пяти километрах, я тут же выслал к аэродрому разведку. Первая неприятность – истребители находились на своих местах, под маскировочными сетями, но вот бомбардировщиков не было. Также разведчики сообщили, что охрана у аэродрома усилена. Там была батарея Флак-20, две противотанковые пушки, взвод охраны и взвод вспомогательной полиции для усиления. Шесть пулемётных позиций, два миномёта. Крепкий орешек этот аэродром. С учётом того, что со всех сторон его окружали поля – аэродром находился на окраине небольшой деревушки, где расположились лётчики, а техсостав и охрана ночевали в палатках – атака, как считали немцы, была обречена на провал. В данный момент снайперы, задача которых уничтожение противотанкистов и расчётов зениток, выдвинулись на позиции, им в густом прошлогоднем бурьяне несколько километров ползти на брюхе, чтобы занять позиции уверенного поражения. Именно на снайперах и танкистах лежала задача уничтожения обороны аэродрома и как летного, так и технического состава. Не всего, естественно. — Интересно, почему у немцев смешанные авиаподразделения? – задумчиво спросил Малкин. — А это не простая часть Люфтваффе. Это карательное подразделение, которое действовало в Белоруссии. Там партизанское движение началось ещё в сорок первом. У немцев пока на фронтах господство в воздухе, хотя наши соколы и пытаются это переломить, вот они и позволили себе создать это подразделение под общим командование некоего майора Клюзе для карательных действий в своём тылу, переподчинив его охранным подразделениям. Ну а когда возник партизанский край, их перебросили сюда, не трогая линейные части Люфтваффе. На этом аэродроме есть ещё и разведывательные самолёты, один сейчас над партизанским корпусом мониторит обстановку, два на аэродроме. — Вон оно как. — Приказ Воронину, – обернувшись, велел я радисту, что стоял рядом с переносной радиостанцией. – Начать операцию. — Есть! – откликнулся тот и тут же забормотал в микрофон, передавая кодовые слова Воронину. Где‑то вдали, примерно в километре от нас взревели моторы танков. Чуть позже шум начал стихать. — Ушли, – прислушавшись, сказал Малкин, убирая бинокль в чехол. — Это да, – согласился я. Сам я смотрел простым глазом, левая рука у меня висела в косынке. Ранение было не тяжёлым, кость не задета, мясо только, но и это было плохо. – Возвращаемся к колонне и идём следом. Шли мы с машинами обеспечения и артиллеристами. Основные боевые подразделения находились там, где сейчас грохотало и в небо поднимались чёрные дымы от горевшей техники. Двигались мы с Малкиным на нашем штабном грузовике, вместе со взводом управления, потому как даже свой бронетранспортёр я отдал для атаки аэродрома. В этот раз непосредственно в бою я не участвовал, дав возможность отличиться другим командирам. В данный момент Воронину. У меня на него на сегодня ещё были планы, поэтому я и дал ему возможность самореализоваться. В будущем это пригодится. Хорошо, когда командир уверен в себе, в своих силах и своих бойцах. Лейтенант уже передал, что можно подъезжать спокойно, боевые охранные подразделения ликвидированы, и идёт зачистка, поэтому наша колонна не останавливаясь, не ожидая окончания боя продолжила движение к аэродрому. Вдруг на бреющем, оглушив нас рёвом моторов, с набором высоты начал уходить в сторону немецкий авиаразведчик. Который, видимо, возвращался на дозаправку и увидел, что творится на аэродроме. — Колонна стой, зенитчики, огонь! – заорал я. После налёта на штаб механизированного корпуса с боезапасом к зениткам у нас было туго. Честно скажу, расстреляли те всё до железки, но после отхода, пересекая по одному из мостов реку, мы захватили батарею флаков, однотипных тем, что были у нас. Взяли мы две зенитки, доведя, наконец, батарею до полного штата. Оставшееся вооружение мы уничтожили, а также пополнили боезапас, так что встретили авиаразведчик наши зенитчики четырьмя автоматическими пушками. Зенитчики не сплоховали, да, они как‑то пропустили появление немца, но тут почти сразу открыли огонь из трёх установок. У нас было четыре зенитки, но для последней пока не был подобран расчёт. Просто не было людей, подготовленных для этого. После вчерашней большой практики стрельбы из этих установок, хоть и по наземным целям, наводчики взяли на прицел медлительный разведчик, который пытался уйти в сторону, и открыли огонь короткими очередями, подправляя прицел. Почти сразу от самолёта отлетела какая‑то деталь, срезанная очередью автоматических пушек, а потом на нём скрестилось сразу две трассы, и он рухнул на землю, загоревшись. Взрыва не было. Никто не выжил, высота была сверхмалой для прыжка с парашютом. — Продолжить движение! – скомандовал я. Когда мы проезжали через деревушку, то увидели, что три хаты горели, в некоторых дворах суетились наши мотострелки и разведчики. Снайперов не было видно, они продолжали контролировать взлётное поле. Проехав деревушку, зачистка там заканчивалась, передовая машина не останавливаясь поехала дальше, а вот вторая, на которой ехали мы, остановилась у танка Воронина. Экипаж, работая ломом и кувалдой, восстанавливал повреждённую гусеницу. — Пушка? – спросил я у лейтенанта, осторожно покидая кабину машины. Любое резкое движение отдавало стреляющей болью в руке, поэтому я старался не тревожить рану. Лейтенант стоял на корме танка и отдавал приказы в микрофон, не теряя контроля над подразделениями на поле боя. Мне это понравилось, и я довольно кивнул. — Никак нет, товарищ капитан, – откликнулся сержант Кривошеин, старый товарищ и наводчик на машине Воронина. – Когда давили тот „мессер“ то повредили трак, а тут на ровном месте при развороте и разулись с левого борта. — Понятно, – кивнул я, с интересом разглядывая четыре целых „Юнкерса“ что стояли в стороне. Один продолжал дымить правым мотором. Ещё два обломками лежали в стороне. Похоже, их расстреляли в воздухе и они рухнули на взлётное поле. Высадив меня, штабная машина поехала дальше следом за основной колонной. Что делать дальше, Малкин и командиры тыловых подразделений знали, я их хорошо проинструктировал, поэтому они, не теряя времени, приступили к выполнению порученных им заданий. В это время Воронин освободился и, спрыгнув на пыльную землю, подскочив, лихо бросил руку к виску и отрапортовал: — Товарищ капитан, ваш приказ выполнен. Аэродром захвачен, самолёты, часть технического и лётного состава захвачены целыми, остальные уничтожены в результате скоротечного боя. Два самолёта пытались подняться в воздух, но были уничтожены из танковых орудий. — Вы что, по взлетающим „Юнкерсам“ из пушек садили? – удивился я. — Так точно. А что, они только–только оторвались от взлётной полосы, и слепой не промахнулся бы. Осколочными влепили, они и осыпались обломками. Оптимизм и радость так и пёрли из Воронина, он разве что не подскакивал от нетерпения. — Осмотрите и подготовьте технику к дальнейшему маршу. Нужно до темноты совершить шестидесятикилометровый рывок. — Есть, разрешите выполнять? — Выполняйте, – кивнул я и направился в сторону самолётов, которые уцелевшие техники готовили к использованию. Заправляли и пополняли боезапас пулемётов под присмотром наших бойцов. Только в бомбоотсеки грузили не бомбы, а всё то, что было нами захвачено за последние дни, включая на месте уничтоженного штаба немецкого корпуса. Причём сброс отключали, чтобы у лётчиков не появилось желания сбросить всё, что нами было с таким трудом наработано. Насчёт лётчиков, да, у нас их не было в наличии, но были пленные, немецкие. В данный момент Гурьев искал среди них добровольцев. На три „Юнкерса“ нам было нужно три пилота и один штурман. В два „Юнкерса“ грузили из санитарной и других машин всех раненых, которые у нас успели скопиться за это время. Даже тяжёлых погрузили, хотя шансы доставить их до госпиталя были минимальны, а также документы, мои рапорты о делах мангруппы и пленного генерала. Вот последний очень возмущался, когда его пытались сунуть в бомболюк. Малкину это быстро надоело, генерал получил рукояткой пистолета по голове, его опутали верёвками и погрузили в отсек. Больше он не возмущался, только сонно причмокивал губами. — Пятеро согласились, товарищ капитан, – подошёл Гурьев. – Один говорит, что знает, где наш аэродром. — А вот этого не надо. Там наверняка зенитная засада. У госпиталя под Иванковым есть неплохое поле, должны там эти машинки сесть, вот пускай туда и летят. Там зениток наверняка нет, встретят нормально. Тем более я дал намек, чтобы сегодня ждали посылку от нас. Начинайте погрузку и предстартовую подготовку. — Есть, – козырнул Гурьев и побежал к самолётам. Там как раз техники запускали моторы, проверяя, как они работают. После погрузки самолёты по очереди взлетали и, поднимаясь ввысь, одной группой направились в сторону партизанского края. За каждым немецким лётчиком сидел наш боец из легкораненых. С винтовкой и карабином было в кабине не развернуться, поэтому каждому был выдан пистолет и на всякий случай по гранате. Их задача уничтожить пилотов, если они доставят их не туда. Как только бомбардировщики стали едва видными, я повернулся к стоявшим рядом командирам и скомандовал: – От балласта избавились, поэтому заканчиваем собирать трофеи и уходим. Выдвигаемся через двадцать минут. Разойдись! Пока командиры занимались своими подразделениями, а тыловые службы сбором и систематизированием трофеев под присмотром Малкина и Байбюка, я направился к стоявшим отдельной кучкой пленным, угрюмо дожидавшимся своей участи. Их было порядка тридцати человек под охраной пятерых автоматчиков–мотострелков. Махнув рукой Юрьеву, нашему старшему переводчику, я подошёл к немцам, с интересом их разглядывая. — Товарищ капитан, сержант Юрьев по вашему приказу… – подбежал переводчик, но я остановил его, приказав: — Переводи им, что я скажу… Солдаты и офицеры Люфтваффе! – громко сказал я, Юрьев тут же стал гортанно переводить. – Согласно негласным правилам диверсионных подразделений, а у нас всё‑таки именно диверсионное подразделение, я должен приказать своим солдатам ликвидировать вас, как нежелательных свидетелей и солдат противника. Однако ваша добровольная помощь благоприятно повлияла на моё решение. Да и моя совесть офицера и командира Красной Армии не позволяет уничтожать вас, как скот, но и просто так отпустить вас я не могу. Поэтому я ставлю перед вами выбор, дав немного времени, пять минут. У вас есть два выбора: или расстрел, или пуля в ногу, и вы, будучи комиссованными по тяжёлому ранению, отправляетесь домой, к своим семьям. Мой фельдшер поможет вам с перевязочными материалами. Решение ваше, время для раздумий пошло. Посмотрев на часы, я отошёл в сторону, а бойцы взяли немцев на прицел, напряжённо ожидая принятия решений. Через три минуты тридцать два солдата и офицера предпочли пулю в ногу, трое отказались. Командир пятёрки мотострелков, достав из кобуры „люгер“ спокойно пустил каждому пулю в грудь после чего начал отщёлкивать в ноги остальных. Фельдшер, который как раз закончил со сбором медикаментов в лазарете лётчиков, поспешил к месту экзекуции. Оставив их разбираться с этим делом, я под пистолетные хлопки и вопли раненых направился к своему штабному бронетранспортёру. Кстати, на аэродроме было взято ещё две этих полезных полугусеничных машины. — Зря живыми их оставили, – сказал встретивший меня у штабной машины Малкин, глядя, как мотострелки, закончив с немцами, идут к своим машинам. Чуть позади их догонял фельдшер. Он снабдил техников и лётчиков перевязочными средствами, дальше пусть сами. – Каратели, мы ведь их в плен не берём? — Не берём, – согласился я, оборачиваясь и глядя на раненых, лежавших на взлётном поле. – Но мне нужно было оставить их живыми. Была веская причина для этого. — Можно узнать, какая? – поинтересовался начштаба. — Я при них как бы случайно сказал, что мы двинем к Житомиру. — Не поверят, товарищ капитан. Да и актёр вы так себе. — Евгений, ты, конечно, отличный командир и просто великолепный начальник штаба, как я успел убедиться, но вот планирование операций тебе не дано… Пусть не верят, главное, чтобы хоть часть сил бросили проверять эту информацию. Я обмолвился в разговоре о двух деревнях со стороны Житомира, они обязаны будут проверить эту информацию. Но простых солдат туда не пошлют, это смерти подобно, если они столкнутся с нами, только мощную моторизованную часть, что сможет драться с нами на равных. Чем сильнее они разбросают свои манёвренные группы в наших поисках и тратят ресурсы техники, тем лучше для нас… Всё, начать движение. — Начать движение! – тут же громко продублировал начштаба и тоже полез в бронетранспортёр, только не в кабину, там было одно пассажирское место, а в кузов к радисту и пулемётчикам. Развернувшись, колонна направилась по дороге в сторону Житомира. Но через пять километров свернула на другую дорогу и уже направилась к главной нашей цели на ближайшее время. Киеву. Проехав ещё буквально несколько километров и найдя уединённое место для временной стоянки, его передовой дозор на мотоциклах обнаружил, мы остановились. Пока пассажиры оправлялись, а водители проверяли состояние матчасти, бойцы хозотделения под присмотром старшины Байбюка наносили на машины новые эмблемы и меняли знаки частей. Всё уже было подготовлено, осталось только сменить старые эмблемы на новые. Поддельные документы тоже был на руках у бойцов–переводчиков, что изображали немецких офицеров. Через полчаса мы продолжили движение, разделившись на ближайшем перекрестке на две колонны, и каждая последовала своим маршрутом. Бронегруппа лейтенанта Воронина с эмблемами моторизованного корпуса, штаб которого мы уничтожили, в сопровождении пары мотоциклистов и трёх грузовиков пошла по параллельной дороге. Мы же по основной, пользуясь тем, что нас не сдерживают медлительные танки и бронетранспортёры, рванули вперёд. У каждой группы стояла своя задача. В данный момент у нас были нанесены эмблемы охранного батальона, что дислоцировался в Киеве. Одним словом, вперёд, на Киев. Двигались мы до самой темноты, держа постоянную радиосвязь с группой Воронина. Они в данный момент находились в тридцати километрах от нас, заметно отстав. Вдруг водитель стал притормаживать. — В чём дело? – очнувшись от полудремы, спросил я. Навстречу шла какая‑то немецкая часть, слепя нас фарами, поэтому я прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит впереди. — Передовой дозор остановился. Вроде жандармы стоят. — Да? – протерев лицо, прогоняя сонную одурь, пробормотал я, и с силой ударив пару раз по крыше кабины, велел: – Двигай вперёд. Когда мы подъехали ближе, я обнаружил, что у мотоциклов стоят трое бойцов в таком знакомом советском камуфляже. Только вот их оружие было у моих разведчиков, которые, зло поглядывая, держали осназовцев под прицелом автоматов. Рядом стоял Путянин, разглядывая какой‑то документ, видимо, поданный ему одним из неизвестных. Покинув кабину и усмехнувшись, я сказал: — Какая неожиданная встреча, товарищ капитан… – щелкнул я пальцами правой руки. — Омельченко, – напомнив, улыбнулся тот. – Не ожидали? – Почему же? Знакомый бомбардировщик видел, недалеко от нашей колонны час назад прошёл. С парашютами выбросились? — С парашютами, рисковать с посадкой не стали… Ну, здравствуй, пропажа. Скажу честно, кого–кого, но вот тебя я не ожидал ещё раз увидеть. — Ну да, я тоже как‑то не рассчитывал, что мы ещё встретимся, – несколько рассеянно ответил я, после чего остро посмотрел на капитана и жёстко сказал: – Вы же понимаете, что своих людей я не брошу, мне хватило одного раза. Поэтому у вас нет ни единого шанса увезти меня, даже силой. — Угу, – буркнул Путянин, стоявший в двух метрах от меня. Он всё так же сверлил пристальным взглядом гостей. — У меня и не было такого приказа, – мягко улыбнулся Омельченко и добавил: – У меня письмо к вам… сами понимаете от кого. — Опять от Сталина? – закрутил я головой, разглядывая округу. — Что‑то ищете? – тоже осмотрелся капитан.