Потом мы спустились в подвал. Тут был разграбленный винный погребок, всё вынесли, а там неподъёмные бочки, что стояли, опустошили видимо вёдрами. Теперь понятно, почему по остальным комнатам не особо шарили, это ворам и не надо было. Тут же мы нашли краны водопровода. Открыли – и молчок. Воды пока не было. Ладно, потом разберёмся, в чём тут дело. Сейчас нужно прибраться, ну и приготовить обед. Через час уже двенадцать будет. Готовить буду сам, в себе я не сомневался, а остальные пусть работают, помогают разбирать мусор и приводят дом с участком в порядок. Мы, распахнув все окна и двери, начали приборку, вынося стекло и мусор наружу, складируя всё это в кучу у ворот во дворе, когда прибежал местный участковый. Видимо соседи передали, что чужие в пустой дом забрались, вот тот и поторопился, а увидев, как боец с метлой в руках метёт двор, расчищая тропу к гаражу, притормозил. Для воров его действия выглядели странно. Так что тот прошёл через открытую настежь калитку во двор и спокойно спросил: – Вы кто, товарищи? – Вон хозяин дома, всё к нему, товарищ сержант, – кивнув за спину, где я как раз выходил из дома с очередной партией мусора, сказал боец. – Вы участковый? – первым спросил я, тот даже представиться не успел, продолжая двигаться к куче мусора. – Так и есть, участковый инспектор сержант Неклюев. А вы, значит, новый хозяин дома? – поинтересовался тот, с интересом наблюдая, как я освобождаюсь от ноши. – В точку, документы в доме. А я как раз по соседям хотел пройтись, узнать, где тут райком, а тут вы так удачно заглянули. Нужно регистрацию сделать, через архив провести покупку. У меня всего три дня, нужно успеть. Ещё доски хотелось бы найти, окна и двери заколотить перед консервацией дома на долгий срок. – Ясно, – почесав затылок, сбив фуражку на лоб, протянул тот. – Ну идём, посмотрим документы… Хм, а знаете, вы мне кого-то напоминаете… – Все так говорят, – пожал я плечами. – Вы, наверное, моё фото в газете видели и по радио слышали… – Точно, Поляков! – воскликнул тот, не дав мне договорить. – Рад нашей встрече. У нас много знаменитостей, на моём участке аж восемнадцать во владельцах числятся, сейчас никого не осталось, разъехались, а вы значит, девятнадцатым будете. – Получается так. – Хорошо. Чем смогу, помогу. Машиной мусор вывезти, стройматериалом… Значит, на три дня к нам? – Да, на три дня, – вздохнул я. Участковый оказался очень даже словоохотливый. Проверив документы, он сразу же заторопился. Чтобы не терять время, стоит сразу заняться оформлениям документов, пока все на месте. Так мы и сделали, оставили старшину хозяйничать, печь на кухне тот уже проверил и затопил, мы нашли неплохую кастрюлю, отмыли её, и там закипала вода, так что приготовление похлёбки пришлось взвалить на него, другого выхода не было. Вот так мы втроём на нашей машине покатались по двум адресам, но все бумаги оставили, заявления тоже. Завтра можно будет забирать. Поручителем меня, малолетнего, выступал участковый. В принципе никаких проблем с оформлением не было, слух, что я в Туапсе, мигом разлетелся по округе, и, когда стемнело, у нас во дворе я дал концерт. Из тех песен, что никогда не звучали по радио и никогда не прозвучат. Да именно так. Это же я объяснил и слушателям что из ста пятидесяти написанных мной и зарегистрированных песен лишь шестьдесят получили добро на исполнение. Остальные исполнять запрещено. По радио, на концертах и выпускать на пластинках. Про концерты на кухне или вот так во дворе я не говорю, про это речи не шло. Но их действительно запретила цензура для публичного исполнения, как чуждые советскому народу. Именно так мне и отвечали каждый раз. Мол, не наш репертуар и всё тут. До полуночи травил байки в промежутках между песнями, в общем, поднимал настроение людям, ну и отношение ко мне. Одно дело на радио слышать или в газетах читать, а совсем другое вживую с автором многих песен пообщаться. Некоторые уже стали чуть ли не Золотым фондом советских песен, постоянно по радио звучали. По поводу заращённых цензурой песен я не шутил, ещё когда у отца в дивизии был и устроил охоту на немцев, пару раз, если силы были, устраивал концерты, по часу или меньше. И всегда пел эти запрещённые песни, которые почти всех тронули до глубины души, как и сейчас это происходило с жителями Туапсе, и возмущения высказывали не меньше такими цензорами. Мне просто было интересно проследить за реакцией простого люда и фронтовиков, и надо сказать, эта реакция мне нравилась, правильно они реагировали, как надо. А гитара не местной была, летунов, взял на время с собой, вернусь на аэродром, верну хозяину с подписью пользователя, то есть моей. Не обещал, просто сам так решил сделать. Следующие два дня мы участок редко покидали. Если только на машине ездили за досками. Для мусора участковый прислал нам старую «полуторку» с местного рыбзавода, вот на ней в два приёма всё и вывезли. Упавшую стену забора подняли и сложили обратно. Но простой кладкой, времянку, без раствора. Укрепили деревом. В доме прибрались, всё ценное, а его хватало, спустили в подвал, ночевали мы в зале, после того как купленными досками заколотили оконные проёмы, стало возможным прогревать помещение. И вот в последний день, утром, мы как раз позавтракали и начали собираться, документы на дом у меня теперь были, по всем документам я его владелец, дом законсервирован, тянуть не стоит, пора возвращаться на аэродром. Вот тогда к нам, торопливо постучавшись, зашёл участковый. То, что это был он, мы слышали, он во дворе поздоровался с водителем, тот готовил машину к выезду. – Свежая «Комсомольская правда», – тряхнул тот свертком с газетой. – Александр, там на весь разворот твоё фото со снайперской винтовкой и рассказ, как ты со старшим политруком отстреливал немцев в дивизии отца. Подробно всё описано, на двух страницах. Это, правда, так и было? – С неделю назад, – кивнул я, ставя на стол недопитую кружку с чаем. – Чуть больше пятидесяти официально подтверждённых. – И командира пехотного полка, – согласился старшина, который первым завладел газетой и уже вчитывался в строки. – Да, было и такое. Чаю? – спросил я у участкового. – Это можно. А то продрог, шквальный ветер дует, шинель не спасает. Пока я наливал чаю, старшина закончил читать газету, вот и я ознакомился со статьёй. Фото то самое было, на фоне трофейной будки, где мы ночевали с напарником. Было всё действительно подробно, а дальше корреспондент перешёл к банальной пропаганде, мол, тянитесь стать таким, как Поляков, и тому подобное. Накачку давал молодёжи. Зря это он сделал, по моему мнению. Сколько мальчишек так решит сбежать на фронт или те, кто остался в немецком тылу? Погибнут же по глупости, у меня-то опыт имеется, свой да чужой. Пока участковый пил чай, а старшина собирал посуду (мой вещмешок уже был готов, с притороченной к нему винтовкой и свёртком одеяла стоял у входа), я описал все те три дня, пока вёл охоту на немцев на передовой. Очень занимательный рассказ получился, а из моих уст ещё и интересный, а не сухой отчёт, как это обычно принято среди военных. У меня он красочный был, наполненный жизнью, с теми эмоциями и чувствами, что я испытывал. Узнав, что Волк участвовал со мной в той эпопее, тот потрепал его по холке; обе лайки находились в зале – Баламут дремал у входа после сытой похлебки, а Волк бродил по помещению. – Тут указано, что меня представил к награде командир дивизии, – прочитал я, снова взяв в руки газету. – Да, к ордену Красной Звезды, – отозвался старшина. – Хорошая награда, – согласился я, продолжая вчитываться в строчки статьи. Её давал мой напарник, там было много чего, известного только нам двоим, и он не посчитал зазорным выложить это на всеобщее обозрение. Подробно все три дня были описаны. Особо косяков за мной в те дни не числилось, так что газету я решил прибрать. Участковый, конечно, покривил лицо, когда я попросил у него газету, но дал согласие. У них тут свежая пресса редкость, так что была понятна его мимика. В ответ я ему наручные часы подарил. Из трофейного фонда берегу, как раз для подобных случаев. В Союзе подобные часы у частников редкость, показывающая его благосостояние, так что подарок был воспринят охотно. Особенно когда узнал, что они трофейные. Поэтому тот сразу легко согласился. Видели бы вы, как я старшине подарок делал и как тот отнекивался. Я ему швейцарский перочинный нож, тоже из трофейного фонда, подарить решил за огромную помощь по консервации дома и приведению в порядок участка. Не все соглашались брать подобный дар, вроде этого старшины, но я всё же настоял. Так же мы ещё раз обговорили связь. Участковый присмотрит за домом и раз в полгода будет отправлять мне письма, сообщая, что с домом. Если пострадает от обстрела, отпишется раньше. Ну и я ему буду писать. Адресами мы уже обменялись. К тому же есть соседи слева, работники одного из местных предприятий, район, можно сказать, элитный, он – инженер, она – начальник отдела по качеству, живут тут. Я попросил проследить за домом, и они охотно согласились. Адрес им свой я тоже оставил, если что – тоже отпишутся. А вообще хорошие люди. Те оба вечера, что я давал концерты, они с начала до конца выступления в первых рядах сидели, слушали. Аплодисменты я слышал от них больше всего. Наконец мы заперли дом, проверили всё и, выйдя наружу, простились со всеми, кто вышел меня проводить, закрыли ворота и направились обратно в Сочи. Кстати, мы всё же разобрались, как водопровод работал. Оказалось, в колодце находился водяной насос, он электрический, закачивал в большой водяной бак воду. Бак висел на стене дома в районе второго этажа, постоянно под солнечными лучами прогреваясь. Он зарос виноградом, и сразу его мы не рассмотрели. Бак пустой был, поэтому-то из кранов и не текла вода. Мы проверили всю систему и законсервировали её. А так набирали воду вёдрами из колодца, ненадолго же заехали. Сам бак был пробит осколками в трёх местах. Старшина чопики забил, чтобы показать пробоины, когда вернусь, заделаю, если дом будет цел, а пока и так неплохо. Дальше мы тряслись на побитом серпантине гравийной дороги в сторону Сочи. К обеду проскочили город, проехали бы раньше, но больше часа в пробке простояли, полотно налётом повреждено было, и добрались-таки наконец до аэродрома. Полковник, что тут командовал, сообщил, что борт, на котором я должен был улететь, меня также на УТИ-4 хотели отправить, уже улетел. Но мне повезло, ночью вылетает «юнкерс» в Москву, фактически к порогу дома подбросят. Этот самолёт из тех поставок, что были произведены до войны. Правда, самолёт практически перегружен, но меня с псами возьмут, полковник договорился с лётчиками. Они тут же находились, а сам транспортный самолёт стоял в укрытии под маскировочными сетями. Пользуясь возможностью, я забрался в салон, борт-стрелок меня сопровождал и около кабины выделил себе уголок на полу. На скамейки я не претендовал, как мне было известно, с нами летели три генерала, так что я постелил свой полушубок, оставшись в тёплом вязаном свитере и овчинной безрукавке. Тут же вещмешок положил и чехол с винтовкой. Псов оставлять не стал, они меня постоянно сопровождали. Нас неплохо покормили в лётной столовой, после чего я почти пять часов проспал в землянке. С водителем машины и старшиной мы ещё по приезде простились, больше я их не видел. А вечером за два часа до отлёта устроил концерт. Просили спеть именно те, запрещённые, которые я пел во время прошлого концерта. Запрещённое всегда манит, тем более песни действительно были хороши, и даже я не понимал, почему их запретили. Когда приехало начальство, я не заметил, концерт продолжался, и когда только объявили время отлёта, заметил, что в сторонке сидели несколько генералов и полковников. Ага, пассажиры пожаловали. Прежде чем проститься со всеми, я при всех начальнику аэродрома, командиру всех лётных авиачастей в округе, подарил парабеллум с кобурой и запасом патронов. Всё, трофейный фонд, взятый с собой на подарки, закончился, но полковника отблагодарить я был просто обязан за такую помощь. Самолёт до Москвы, да я за это его расцеловать был готов при всех. Несмотря на это, в самолёт я успел первым загрузиться и устроился с лайками у кабины. Те немного дрожали, хотя и имели опыт полётов, но не устраивали истерики, как это было в первый раз, просто ко мне жались. Сам Волк был звездой на аэродроме не меньше, чем я. И сюда свежая пресса прибыла, а на фото был и Волк, не полностью, краем в кадр попал, но узнать его характерную морду было реально, да и я подтверждал, что именно он тогда со мной был. Поэтому его изрядно затискали. Даже капитан Веретенников, лётчик этого транспортного самолёта, когда мы ужинали в столовой, подарил ему кость из своего супа. Подумаешь, повара его мозговыми косточками чуть не завалили, они на пару с Баламутом ими хрустели. Да и мне повара на дорожку помогли, сухарями там, пару банок тушёнки сунули. Молодцы, одним словом. Не то чтобы мне нужно было, но взял, не огорчать же хороших людей. Мне нравилась поговорка «дают – бери, бьют – беги». Всего в салон втиснулось одиннадцать командиров в разных званиях, ниже капитана никого не было, ну кроме борт-стрелка, что висел в своей люльке, и, пожалуй, штурмана, он лейтенантом был. Потом несколько опечатанных мешков, как я понял, один из командиров был сопровождающим, наверняка это тот, что с ППШ в салон вошёл да и устроился к ним поближе. Потом была тряска во время разгона, и вот мы поднялись в воздух. Как хорошо! Летели недолго, буквально через несколько минут совершили посадку на затемнённом аэродроме возле Новороссийска. Оказалось, из трёх генералов в наличии было два, мы за третьим залетели. Тут дозаправились, топлива должно хватить, тем более были запасные подвесные баки, и наконец, взлетели с двумя дополнительными пассажирами. Притиснув Баламута к стене, я устроил голову на вещмешке и просто уснул, накрывшись одеялом. Сильно холодно не было, но тулуп с пола убирать я не стал, в салоне было в принципе тепло, а на тулупе лежать мягче. А так валенки на мне, ватные штаны тоже, свитер, безрукавка из хорошо выделанной овечьей шкуры имелись, треух, ну и одеялом накрылся, по бокам лайки греют. Не замёрзну. Вот пробуждение мне совсем даже не понравилось. Грохот и тряска. Взвизгнул Баламут. Резко сев, я быстро осмотрелся, часто моргая. Однако остатки сна улетучились мгновенно, когда стал заполошно стрелять борт-стрелок. Тут снова что-то грохнуло, и гул моторов стал слышаться как-то по-другому. Готов поклясться, мы летим на двух моторах, да и подозрительные отсветы в левых иллюминаторах намекают, что крыло горит. Тут ещё стрелок не унимался и палил не переставая. Сообразив, что мы снижаемся (правый мотор работал со странными перебоями), я выдернул из-под лаек тулуп и стал в него облачаться, застегнув ушки треуха под подбородком. Если уж нам предстоит жёсткая посадка, то лучше подготовиться и одеться поплотнее, чтобы уберечься от травм. – Блин, надо было в хвосте устраиваться. Если врежемся во что-то при посадке, вся эта масса в салоне на меня по инерции полетит, – пробормотал я себе под нос, шустро застёгивая пуговицы тулупа. Осмотрев салон, который освещала аварийная лампа (огонь за иллюминаторами, похоже, погас, да и стрелок не палил, видимо немцы, что нас атаковали, потеряли нас в темноте), я понял, что в хвост мне через этот бардак просто не перебраться. Раньше грохнемся. Открыв дверь в кабину, я увидел, что пилот пытается завязать узел на забинтованной голове штурмана, тот без сознания был, лишь голова покачивались в такт движениям самолёта. Перехватив у него края бинтов, я ловко завязал узел, и не крепко, и не слабо, чтобы не съехал, в самый раз. – Падаем? – спросил я у пилота. Тот молча кивнул и, посмотрев на правый мотор, сказал: – Недолго протянет. Немцы с хвоста зашли, видимо с земли навели, мы минут двадцать назад Курск пролетали стороной, одним заходом сразу очереди дали и в стороны разошлись. Один мотор подожгли и второй зацепили, на третьем не вытянем, перегружены. Ещё километров десять и всё, грохнемся. Ищу место для посадки. – Ни фига себе у вас маршрут? – изумился я. – Можно же было облететь нашими тылами, с дозаправками. – Ты это генералам скажи, которые так торопятся. Решили, раз у нас «юнкерс», то за своего примут. Три раза принимали, а тут раз, и не приняли. Летели практически по прямому маршруту, а сейчас в глубине немецких тылов. Скажи там, чтобы держались, кажется, я неплохое поле вижу. Леса сплошные вокруг, похоже, это единственное подходящее для посадки место. – Понял, сейчас скажу. Прокричав в салон, что сейчас будет посадка, я отгородился от всех вещмешком, положив чехол с винтовкой на пол, прижал к себе обоих псов и стал ждать удара. Как такового его не было. Ну да, потрясло изрядно, покидало туда-сюда, но пробороздив длинные колеи в снегу, мы совершили вынужденную аварийную посадку, сев на шасси. Один из генералов тут же стал командовать, однако порядка от этого не прибавилось, крики, гомон, вопли, стоны раненых, так что, подхватив вещмешок, устроив его за спиной, в одну руку винтовку, в другую руку ошейник Волка (Баламут за нами двигался), направился к дверям, которые пытались выбить двое командиров. Похоже, их заклинило, одна из пуль истребителей попала в замок. Двигаться было сложно, дважды с ног сбивали, паники хватало, и один раз я сам поскользнулся в пролитой крови. Но когда дверь с хрустом выбили, я одним из первых оказался у створки и вывалился на мокрый лёд. Лёд? – Бежим! Это озеро, самолёт тонет! – заорал я и, вскочив на ноги, отбежал в сторону на сухое место. Теперь мне был понятен тот странный треск, что продолжался даже когда самолёт замер. Я его поначалу принял за потрескивание остывающего металла, схоже было, но нет, это трещал лёд. Штаны, тулуп на груди и валенки были мокрыми от воды, а вокруг минус двадцать. Мой крик услышали, самолёт действительно своим весом продавливал не успевший хорошо промёрзнуть на большие глубины лёд. А что, сейчас только начало декабря. Почти сразу большая часть пассажиров покинула самолёт, некоторые встав цепочкой, в воде по щиколотку, стали передавать мешки с документацией. Отойдя в сторону, я подошёл к экипажу. Все трое, включая борт-стрелка, были тут. Штурман пришёл в себя. Бесцеремонно отстегнув планшет, я достал карту и осмотрел её. Помощь штурмана пришла вовремя, я смог определиться с нашим местоположением. Это лесное озеро, имевшее вытянутую форму, на карте значилось. – Понятно, мы в заднице. До линии фронта почти сто километров. И тут я засмеялся. Не ожидавшие этого лётчики вытаращили на меня глаза. – Да я просто подумал, что за то, чтобы меня закинули к немцам в тыл, я подарил полковнику трофейный пистолет. – Ну хоть чувство юмора у тебя есть, – усмехнулся Веретенников. – Оно у меня всегда было, – отмахнулся я и, свистнув псов, да они и так не далеко были, направился к большой группе пассажиров. Там, похоже, шёл серьёзный диспут, доходивший до криков. Не успел дойти, как и всех других, меня отвлёк шум и хруст льда, самолет, наконец проломив до конца лёд, начал тонуть. Вот он ненадолго задержался, крылья удерживали, но одно почему-то надломилось, и, задрав второе, тот ушёл вниз, мелькнув напоследок хвостом. Глубина приличная, я даже удивлён. А вот крыло с горевшим ранее мотором осталось на льду и не тонуло, видимо так и вмёрзнет в него. Как я понял, борт успели полностью выгрузить, даже пулемёт стрелка сняли. Тот так с ним в обнимку и ходил с сидором, забитым запасными лентами. А так гора груза из салона была складирована недалеко от группы командиров, её охранял тот самый капитан с автоматом. Когда я подошёл, то разобрался, о чём был спор. В салоне самолёта, как выяснилось, присутствовали два генерал-майора и один контр-адмирал. Это его мы из Новороссийска забирали. Я думал, там генерал будет. Тут же удалось узнать, что все трое были из разных ведомств и друг с другом не пересекались, то есть старшего над другими не было, в должностях считай, равнозначны, а спор был в том, кто командовать будет. Кому что. Совсем охренели, даже не ожидал. Вся эта свара возмутила меня до глубины души. Ворвавшись в центр группы командиров, я заорал в возмущении: – Да вы совсем обалдели?! Мы в тылу врага, в глубоком тылу, нужно собираться и уходить, а вы свару устроили. Да какие вы командиры? Как дети, честное слово, вас от мальчишек отличает только то, что члены больше и игрушки настоящие. Значит так, я знаю, как нам добраться до своих, опыт у меня есть. Да, летом, не зимой, но проблем я не вижу, справлюсь. Всё же охотник, сын лесника. Поэтому сообщаю такую новость: с вами, ухарями, я не пойду, погубите всех, поэтому пойду один, в этом случае выйти к своим смогу со стопроцентной уверенностью. Это если один пойду или сам командовать над вами буду. Там процентов шестьдесят-семьдесят, всё от случайностей зависит. Поэтому говорю: я ухожу, кто хочет выжить и оказаться у своих, прошу за мной, кто решит остаться, девяносто процентов или замёрзнет тут, или угодит в плен. Десять процентов – это то, что вы партизан найдёте. Но я бы на это не рассчитывал, раньше или замёрзнете, или к немцам в руки попадётесь. Всё что хотел, сказал, думайте. Оставив шокированную моими речами группу командиров стоять на месте, я вернулся к летунам. Кстати, как таковых погибших не было, у штурмана касательное ранении головы и плеча, у двоих пассажиров переломы, у обоих руки сломаны. Ещё у одного пулевая рана была на руке. Это в луже его крови я умудрился поскользнуться. Всех уже осмотрели, один из командиров настоящим военврачом оказался, они все получили или ещё получали медицинскую помощь. Закончив с тремя командирами, военврач как раз осматривал ранения штурмана, успокаивая того, что ничего серьёзного нет. Лёгкая контузия от ранения в голову, пару дней постельного режима. – Я слышал, о чём ты говорил, – сказал военврач, продолжая осмотр ранения плеча. – Знаешь, я бы пошёл с тобой. Уверенности у тебя в своих силах больше, чем у всех остальных, вместе взятых. И ты действительно знаешь, как выжить в этих лесах. Я городской, лес меня пугает. – За свой экипаж говорю так же, – встал Веретенников. – Мы с тобой идём, если командиры не договорятся. Пусть они старше меня по званию, и я обязан подчиняться, но никого среди них из ВВС нет, так что, если что, думаю, удастся избежать трибунала при возвращении. – Вот и ладно. Справимся, парни. – Партизан будем искать? – сразу уточнил стрелок, видимо опередив других. Я кивнул и, мельком оглянувшись на продолжавших спор командиров, ответил: – Да. Свяжемся с Большой землёй и постараемся вызвать самолёт. Думаю, вывезут быстро… О, что-то всё же решили, договорились. Тот мой спич слушавших меня командиров сперва изрядно позабавил, особенно одного дивизионного комиссара, когда я про большие члены заговорил, а потом все только мрачно на меня смотрели. Ведь правду говорил, не в бровь, а в глаз, как говорится. По больному бил. Подбежавший капитан, один из свиты генерала-майора артиллерии, позвал всех нас в круг, особенно меня. Конечно же, глупо было бы думать, что вот так меня поставят во главе, однако мысль я им вложил, что без меня им некуда. Ну, то есть очень нужный человек, со своими инструментами. Ещё бы, на толпу в восемнадцать харь один авиационный пулемёт, один автомат и моя мелкокалиберная винтовка, зато короткоствола хватает. У всех есть, даже у меня. Но я имел в виду то, что у меня есть эта винтовка, запас патронов, я умею ею пользоваться, есть лайки, и все вместе мы неплохая охотничья группа. Вопрос с продовольствием остро не встал пока, но запасов как тактовых и не было. Если собрать всё, что было в сидорах пассажиров, и шоколад лётчиков, то максимум на два дня. Я вот со своими запасами был на втором месте, у меня было две банки с тушёнкой, полкило крупы, полкило гороха, сухарей два кило, соль и сахар, немного чая. Ах да, ещё завёрнуты в материю три пирожка с капустой, поварихи дали, вдруг в полёте проголодаюсь. Но всех перепрыгнул, меня в том числе, один из полковников. У него запасов больше было. Восемнадцать банок сгущёнки и полкило галет, и всё. А с посудой совсем швах, у шести нашлись фляжки, причём отнюдь не с водой, их все по приказу передали военврачу, но не было посуды. Ложки я не считаю, они у всех были. Вот у меня был котелок на три литра, своя глубокая тарелка, миски лаек и кружка. Большая, литровая, я в ней воду для чая кипячу. А так, запасов почти что и нет. Некоторые ругались, лучше бы на Г-3 летели, транспортной версии бомбардировщика ТБ-3. Там дует из всех щелей, бушлаты и тулупы выдают, чтобы не помёрзли, а тут в «юнкерсе» было достаточно тепло, как и в «дугласе», комфортабельный салон, в шинелях летели. Юг как-никак. У летчиков ладно, меховые комбинезоны, а все остальные в шинелях. Я один тулуп имею, но на него никто не зарится, детский, по размеру только мне подходил. Если раньше во время полёта старших в салоне не было, все пассажиры в принципе общались дружески, то после недолгих споров старшим стал генерал-майор Росляков, начальник артиллерии одной из армий, что обороняли побережье Чёрного моря со стороны Новороссийска. После того как появилась определенность с продовольствием и запасами в принципе, сразу стали решать, куда идти. Я за это время сообщил, честно, что имею, слушал всё это краем уха, задумчиво рассматривая небо. Оно очистилось, было видно звёзды, и туманная дымка вдали. Да я понимаю, что ночью эту дымку не рассмотреть, но всё же она была видна. Да и не так темно было благодаря искрившемуся снегу вокруг, с некоторым трудом черты лица рассмотреть можно, силуэты вдали, так что серая мгла вокруг имелась, но полноценной ночью не назовёшь. Как в принципе и бывает зимой, когда есть подсветка из звёзд, как сегодня. И боюсь, это будет длиться недолго. – Уходить надо, – негромко сказал я, но меня услышали. – Что ты сказал? – резко обернувшись в мою сторону, спросил Росляков. – Уходить надо. Буря идёт. Утром начнётся, когда рассветёт, сильный снегопад, ветер. В общем, ничего хорошего. Лучше бы нам к этому моменту найти подходящее убежище. Было бы больше снега в лесу, я бы предложил отстроить снежные дома, нарезав кирпичи из плотного снега, в них шансов выжить больше, но снега мало, даже по колено редкость. Под Москвой снега куда больше выпало за последние дни, в некоторых местах и по пояс нанесло. – Сколько у нас времени и как долго будет длиться буря? – Точно не скажу. Тут в этом у меня отец специалист. По цветным оттенкам неба точно бы сказал, когда и сколько, никогда не ошибается. А я тут не большой специалист, можно сказать, откровенно слаб. Могу только сказать, что стоит поторопиться и уходить немедленно. Лес большой, заимки и охотничьи домики в нём должны быть. Может, отыщем такой, устроимся. Да ещё к буре нужно подготовиться. Мне помощники нужны. Один или два, лучше из тех, кто знает, что такое охота, особенно ночная. – Ты поохотиться решил? – изумился генерал. – А что, если буря не один день будет длиться? На голодном пайке сидеть? Ночью тоже можно охотиться, если знать как. Думаю, нашей группе следует идти впереди, а вы, чуть отстав, за нами. Если мы найдём убежище, проведём вас более коротким путём, чтобы вы не плутали, всё же с вами раненые.